Гоголю и Гуро, по-прежнему находящимся в столбняке. – А иногда глаза и уши. Но вы сломали мою любимую игрушку. Теперь она уже не та и никогда не будет прежней. Придется избавиться не только от вас, но и от нее... Адам, мон шер, ты не против, надеюсь?

– Как пожелаешь, любовь моя, – глухо произнес Верховский.

Взгляд его был пустым, лицо – безжизненным. На глазах у безмолвных зрителей свершилось очередное чудо воскрешения. Оно не внушило им ничего, кроме ужаса и смертной тоски. Они по-прежнему не могли пошевелить и пальцем.

– Мне кажется, я придумала, как обойтись с вами, господа, – нарушила молчание Маргарита. – Вы слишком много видели, поэтому глаза вам больше ни к чему. Для начала Адам выколет их вам, чтобы новые впечатления не заслонили собой старые – они должны навсегда сохранить свою свежесть. Затем, думаю, будет уместно лишить вас языков и пальцев – это поможет вам сохранить в тайне все, что вы узнали в Бендерах. Возражения есть? Возражений нет. Адам, милый, возьми, пожалуйста, в руки стилет господина Гуро и докажи нам, что не он один умеет ловко управляться с этой вещицей.

Хотя Гоголь утратил способность двигаться и хоть сколько-нибудь управлять своими мышцами, он все еще мог думать. В первые секунды поток лихорадочных мыслей был слишком обилен и стремителен, чтобы выудить там хоть какой-то смысл. Но при приближении Верховского со стилетом в руке мозг неожиданно очистился от лишней шелухи, и там вызрела одна-единственная четкая мысль.

Крест! Нужно каким-то образом взять его в руку, и тогда чары ведьмы утратят свою силу. Гоголь напряг руку. Она висела как неживая. Ощущение было такое, как если бы он всю ночь проспал мертвецким сном на правом боку и передавил все жилы, по которым циркулирует кровь. Рука словно отмерла. Она была тяжелая и холодная. Стараться пошевелить ею было все равно что управлять каучуковой конечностью, подвешенной к плечу. И все же, сосредоточившись на ней, Гоголь добился кое-каких результатов. Где-то там, внутри «омертвелой» плоти, зародились мурашки, обычно свидетельствующие о восстановлении кровообращения. Но сколько времени это займет? И сколько времени понадобится Верховскому для того, чтобы дважды воткнуть клинок в глазницы?

Сталь сверкнула напротив зрачка Гоголя, а он был лишен возможности хотя бы сомкнуть веки. Проклятая Медуза Горгона заколдовала его!

Острие было всего в одном вершке от глаза, когда Маргарита сказала:

– Нет, Адам. Начни с другого. Мы продлим интригу для господина Гоголя. Я хочу, чтобы он как следует проникся важностью момента.

Верховский молча перешел к Гуро. Гоголь обливался потом в ожидании ужасной развязки. Неужели он позволит ослепить товарища, а потом и себя? Как жить дальше без глаз, без языка, без пальцев? Такое прозябание будет гораздо хуже смерти. За что Маргарита их так ненавидит?

«Тогда, в церкви, мы не поддались ее чарам и обратили в бегство ее кошмарное воинство, – вспомнил Гоголь. – Один действовал крестом, второй оружием, но с равным успехом. Мы победили тогда и были близки к победе сейчас – вот причина ненависти колдуньи».

Верховский приблизил клинок к переносице Гуро, вынужденного смотреть на своего палача. Маргарита улыбалась, похлопывая себя хлыстом по голенищу. Ухмылялся и Верховский, отчего его разбитое, опухшее от побоев лицо представляло собой самую уродливую маску, какую только может представить себе человеческое воображение.

– С какого глазика начнем, сударь? – спросил он. – С левого или с правого? Вы мигните, чтобы я не ошибся.

Гуро издал низкий стонущий звук. Так мычат во сне люди, когда пытаются и не могут очнуться от кошмара. Но это был не сон. Клинок был настоящий, все было по-настоящему.

«Следующим буду я, – подумал Гоголь. – Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного».

Он еще не понял, что именно, но что-то в нем изменилось. Слова молитвы послужили волшебным ключиком, заново запустившим тот сложный механизм, каковой позволяет нам производить миллионы всевозможнейших и разнообразнейших действий. Что до Гоголя, то он весь был сосредоточен только на одном деле, которое следовало осуществить.

– Господи Иисусе Христе! – вымолвил он вслух.

Губы послушались, невзирая на томительное онемение, сковывающее их.

Занесенная рука Верховского застыла, как будто настал его черед впасть в столбняк.

– Помилуй мя! – сказал Гоголь.

Верховского затрясло. Он прилагал неимоверные усилия, чтобы вонзить стальное жало в глаз Гуро, но невидимые тиски удерживали его руку.

– Грешного! – выкрикнул Гоголь.

– Нет! – взвизгнула Маргарита из своего кресла. – Не смей! Не смей!

Ее волосы поднялись и протянулись в стороны, как наэлектризованные, лицо утратило привлекательность, сделавшись невыразимо отталкивающим, при всем при том что не растеряло правильности своих черт. Все дело было в состоянии той, кто носила эту маску.

– Нет! – закричала она опять, и ветер, созданный ее дыханием, погасил свечу на комоде.

Но пальцы Гоголя уже нащупывали в кармане крест. Извлеченный оттуда, он озарил комнату знакомым переливчатым сиянием – как будто свет пропустили через радужные алмазные грани. И в то же мгновение часы заскрежетали, прокручивая стрелки вперед. Все ближе и ближе к рассветному часу.

Глава XXIX

Но существо, корчащееся в кресле, не собиралось сдаваться без боя. Стрелки замерли, а потом дернулись обратно, собираясь повернуть вспять. Гоголь не позволил этому свершиться, подняв крест как можно выше и продолжая читать Иисусову молитву. При всей ее простоте, а может, как раз благодаря этой простоте она действовала безотказно.

Пробудившийся Гуро без всякого труда обезоружил Верховского и оттолкнул его, вынудив пятиться через всю комнату. Выстрел прозвучал в тот самый миг, когда приспешник Маргариты впечатался спиной в стену. Верховский сполз на пол, оставив на обоях след, словно проведенный малярной кистью, окунутой в красную краску.

Пистолетный ствол переместился левее, отыскивая Маргариту.

То, что совершила она, опровергало как закон земного притяжения, так и многие другие физические законы, которые принято считать незыблемыми. Вскочив на кресло ногами, она оттолкнулась и прыгнула, взлетев до потолка, а когда рядом щелкнула пуля, изменила направление полета и на всех парах понеслась на Гоголя.

Все, что он успел сделать, это выставить перед собой крест, но этого оказалось достаточно. Летящую ведьму отбросило, перевернуло вверх тормашками и понесло назад. Промедли Маргарита хотя бы долю секунды, и она бы размозжила голову о стену, но, по-кошачьи извернувшись в воздухе, она нырнула в смежную комнату.

Уже не молясь, а крича от боли, Гоголь бросился за ней. Крест в его руке был