производят, тем больше они зарабатывают. Это выгодная работа.

– Это неслыханно! – возмущенно закричала Финхен. – Просто отвратительно, что…

– Нет-нет. – Петер Шмитц попытался ее успокоить. – Вовсе нет. Дамам работа очень нравится. И, судя по вашей жажде, любезная фройляйн Финхен, и по тому, какие большие глотки вы делаете, у вас есть все шансы присоединиться к этим святым труженицам. Спрос на кёльнскую воду до того велик, что фирмы едва ли могут предоставить столько, сколько требуется. Например, фирма «Мюленс», что на Глокенгассе, располагает набольшим числом дев, всего насчитывается четыре тысячи семьсот одиннадцать, они даже используют эту цифру в качестве товарного знака, ставят на каждую бутыль своего одеколона! Хайман, что напротив Гюличплац, обладает только шестьюстами девами, но это тщательно отобранные дамы, которые производят особенно качественный продукт с утонченным ароматом. Чтобы добиться такого эффекта, они перед сном, как я слышал, выпивают терпентин. Свыше двух тысяч производительниц кёльнской воды принадлежит Иоганне Марии Фарине, напротив Йуличплац – произносится с мягкой «й», пожалуйста, и немецкой «ю», – в то время как в компании Марии Клементины Мартин, что напротив церкви, которая уже своим названием «Монахиня» напоминает нам о деве Кордуле, около семисот девушек под руководством досточтимой картезианки производят Eau de Cologne Double.

– Это омерзительно! Просто омерзительно! – билась Финхен в исступлении. Ее лицо горело одновременно от гнева и выпитого «чая». – Свинство! Позорная эксплуатация этих одиноких девушек-иностранок! Я доведу это до общественного сведения, и американская пресса вас в клочья порвет. Вы тут же прекратите это свое производство! Мы бойкотируем эту вашу кёльнскую воду: ни одна порядочная американка не взглянет даже на это… это вещество, зная, как его производят!

– Ради всего святого, – взмолился Шмитц, – не поступайте так с нами.

– Я сделаю даже больше, – не унималась Финхен. – Я свяжусь с английскими дамами и не успокоюсь, пока все одиннадцать тысяч не устроят забастовку!

Она крикнула кельнеру, чтобы он принес ее шубу и шляпу, схватила перчатки и сумку и вылетела вон из ресторана.

Никогда я больше не ездил в Кёльн с любознательными американками. Шмитц верно подметил: религиозного чувства им явно недостает.

Как я побывал в раю

Крысы прогрызли дыру в моем животе. Теперь я лежу и меланхолично насвистываю через эту брешь. Сказать по правде, довольно противное дело. Слепая кишка существует единственно для того, чтобы врачи зарабатывали деньги, а остальным остается только злиться на нее.

С моей проблемы начались еще летом и вскоре стали столь очевидными, что так и до Парижа слухам было недолго дойти. Но я гордо не обращал на слепую кишку внимания и наказывал ее полнейшим презрением. Однако в Париже я совершенно не мог позволить себе позориться, ведь оттуда слухи вполне могли докатиться до Мюнхена. «Горе – не беда», – подумал я: моей вотчиной всегда был и оставался Берлин.

Ну, я тебе устрою, пригрозил червеобразный отросток, но я сделал вид, что ничего не слышу. Этот подлец сделал так, что дал о себе знать и в Берлине, и тогда-то мне стало совсем тяжко. Он причинял мне боль! Со всей возможной основательностью и чертовски сильно у меня болел живот.

– Дорогой червеобразный отросток, – сказал я, – всячески советую тебе вести себя цивильно, иначе тебя вырежут.

Но он не внял моим увещеваниям. Он вел себя ужасно, мой блаженный аппендикс.

Конечно, у меня поднялась температура. 37, 38, 39 – она стремительно росла! 40, 41, 42 – оконные стекла аж запотели от жары. 43, 44, 45 – люди в доме жаловались: не привыкли жить в парилке. 46, 47, 48 – школьники благословили меня, ведь из-за жары им отменили занятия. Затем явился профессор (он же тайный советник, знаменитый человек) и скроил ужасно умное лицо.

– Ну? – спросил я.

– Пришла пора! – сказал он.

Посулами всевозможной прекрасности он подло сманил меня к себе в клинику. Я, разумеется, не хотел, но он расписал мне этот дом как некий рай. Там якобы подавали устриц и икру и в медсестры набирали самых настоящих ангелов. Как будто там источник молодости для души и тела. А операция – боже, это сущие пустяки. Детские забавы, одно удовольствие! И я буду там, в его клинике, так счастлив, как еще не бывал.

Вот так он меня заманил. Вызвал машину, запихнул меня в нее. Я думал, что мой живот лопнет от тряски, но обошлось без этого. Мы приехали; профессор уговорил меня раздеться. Он был так ужасно любезен и сладок, как сахарный мед.

Откуда ни возьмись набежали самые разные люди. Тайный советник, трое докторов и одна док-торица – она хихикала особенно гнусно; две медсестры и фельдшер – его звали Герман, и он был членом боксерского клуба «Апперкот». Восемь здоровых против одного больного – это ли не трусость? Конечно, они были сильнее меня; они схватили меня и положили на длинный стол. Потом мне в руку вложили овечку из ваты.

– Что мне делать с этой овечкой? – спросил я.

– Играй! – усмехнулся профессор. – Здесь же совсем как в раю.

Они натянули на мое лицо маску, как грабители поездов. Из нее на меня дохнуло усыпляющим газом, оставляющим отвратительный привкус. «Неужто в этом величие рая – в ватных барашках и наркозе?» – подумал я.

Я проснулся через несколько часов – ох, и тошнило же меня! Тошнота, так сказать, всю ночь напролет, только блевать было нечем. Мое жалкое положение очень порадовало обеих сестер; они рассказали мне, как чудесно прошла операция. Господа копались у меня в животе три четверти часа, это было одно сплошное удовольствие!

Я лежал в постели, и мне не разрешалось двигаться. Два дня я лишь бранился. Меня мучила страшная жажда, но пить мне не давали. Я был ужасно голоден, но мне ничего не давали есть, по крайней мере, только то, что я совсем не выношу. Жидкая овсянка и всякая дрянь! Райские условия, не иначе. Я ругался целыми днями и гнал вон всех, кто заходил.

Однажды коварный профессор подошел к моей кровати. Его голос не утратил своей медовой сладости.

– Ну, как вы, мой дорогой? – пропел этот мясник, и я оскорбленно отвернулся.

– Мы сменим повязку, – объявил он.

Меня перетянули, будто только что родившую женщину, я едва мог двигаться. Герман, фельдшер-боксер, и медсестры, от которых я не хотел бы получить пощечину из-за их острых коготков, перехватили меня, как младенца, отнесли обратно в операционную, положили на пыточный стол и ослабили повязку.

– Великолепно! Ве-ли-ко-леп-но! Прямо-таки великолепно! – Тайный советник вовсю ликовал. – Ну вы только посмотрите, красота-то