Зрители опять повскакали с мест и подняли невообразимый шум, подбадривая своих фаворитов, которые постепенно подбирались все ближе к «белым», сильно снизившим скорость. К следующему повороту, если не раньше, «синие» и «зеленые» должны были нагнать лидеров, как это всегда и бывало. И, как уже сказал Сигурд, на прямой никто не смог бы обогнать четверку «зеленых», даже если бы команды вышли на нее колесо к колесу.

Понимавший это возничий «белых», решив избрать оборонительную стратегию, стал замедлять ход, с редкостным мастерством перегораживая путь то «зеленым», то «синим». Но когда твои кони устали, а соперники дышат тебе в спину, одного мастерства может оказаться недостаточно. Колесницы вышли на пятый круг, и возничий «зеленых» взял немного влево. «Белые» мгновенно отреагировали на этот маневр, однако их реакция оказалась слишком поспешной — «зеленые» тут же стремительно рванулись вперед и вскоре поравнялись с «белыми». Толпа неистовствовала, предвкушая победу «зеленых». Увы, исход скачек был предрешен.

— Неплохо, неплохо… — сказал Сигурд, довольно потирая руки. — Хотя могло быть и лучше. Он слишком долго выжидал. Впрочем, я нисколько не сомневался в его победе.

— Именно поэтому я никогда не поддерживаю «зеленых».

Люди в зеленых одеждах перебрались за ограждение и побежали по арене обниматься со своим колесничим. Они накинули на него мантию победителя и подняли его на плечи для триумфального обхода. Справа от меня дворцовые стражники открыли ворота, ведущие к лестнице Кафизмы, по которой победитель должен был взбежать в императорскую ложу. Сидевшие вкруг меня армяне дружно ликовали и горячо обсуждали увиденное, в то время как другие зрители спорили о том, нужно ли «синим» сменить возничего или лучше отправить своих лошадей на пастбище и набрать свежую команду.

Я искал взглядом торговца фруктами, когда краем глаза уловил на арене какое-то движение. Один из зрителей перебрался через барьер и побежал по краю дорожки. Достигнув подножия лестницы, он проскочил между растерявшимися от неожиданности стражниками и побежал наверх к Кафизме. Прямиком к императору.

Я в панике вскочил со скамьи. Неужели это тот самый момент, которого я не должен был допустить? Неужели наемный убийца готов убить императора на глазах у сотни тысяч ромеев? Возможно ли, чтобы это был монах? Он находился слишком далеко, и к тому же его заслоняли от меня перила лестницы. Опешившие гвардейцы наконец-то пришли в себя и бросились его догонять, но он сильно опередил их и поднимался все выше. Я подумал, что если сейчас он достанет из-под туники лук, то с легкостью сможет прицелиться в императора.

Еще не зная, что делать, я бросился бежать. Не вниз, где шумела и ликовала ничего не подозревавшая толпа, а вверх, к аркаде, шедшей по периметру стадиона. В этот час она была практически безлюдной, кроме нескольких детей, спасавшихся там от шума, и я несся по ней подобно Порфирию, стремясь туда, где к Кафизме спускалась лестница. Я достиг этого места так быстро, что чуть не свалился с лестницы головой вперед, но, отчаянно вцепившись в плечо проходившего мимо разносчика вина, сумел устоять на ногах.

Добравшись до антресолей, находившихся на уровне второго этажа Кафизмы, я остановился. Нарушитель спокойствия добежал до убранного венками помоста победителя и упал на колени. Из императорской ложи выпрыгнули печенеги и окружили его, держась на некотором расстоянии. Закончив кланяться, этот человек поднялся на ноги.

— Властитель мира! — возгласил он. — Последний из твоих подданных молит тебя об аудиенции! Услышь мое прошение, о повелитель, и узнай, чего ждет от тебя твой народ!

Он говорил громким, хорошо поставленным голосом, каким говорят в театре. Его слова далеко разносились по трибунам, потому что вокруг внезапно наступила тишина. Я слышал лишь, как его речь шепотом передавали по ипподрому.

Император сидел на троне подобно статуе Соломона. Он ничего не говорил и не двигался. Безмолвствовали и его приближенные и стражники.

Установившееся молчание показалось мне зловещим. Оратор же, похоже, черпал в нем силы.

— Скажи мне, о повелитель, что делают у стен нашего города эти варвары и еретики, которые живут в наших домах и едят наш хлеб? Почему ты терпишь их бесчинства и разжигаешь их аппетиты, дозволяя им грабить наши земли? Любой твой подданный скорее согласится умереть, защищая свой дом от этой напасти, нежели допустит, чтобы эти волки рыскали здесь. Выведи же на бранное поле свое войско, о повелитель, и изгони их с наших берегов так же, как некогда изгнал норманнов и турок! Неужели мы покоримся их воле и подчинимся их силе? Нет!

Он был не единственным, кто ответил на его вопрос. Со всех сторон послышались возгласы, эхом вторившие его утверждению.

— Неужели мы будем просто смотреть, как кельты бесчестят наших дочерей, разворовывают нашу казну и занимают наши жилища! Неужели мы вопреки учению нашей церкви когда-нибудь признаем, что Дух Святой исходит и от Сына? Неужели наш патриарх станет рабом норманнского понтифика? Неужели мы предпочтем опресноки квасному хлебу? Нет!

Крики «Нет!» слышались теперь даже с дальних трибун ипподрома. Император же по-прежнему оставался неподвижным.

— Эти варвары отвратительны Богу и Церкви Его, а также всем истинно верующим! — Оратор все больше входил в раж: его лицо раскраснелось, и он беспорядочно размахивал руками. — Они у нас в руках, и мы не протянем им руку дружбы, а сожмем их в кулаке, пока кровь не потечет у нас между пальцами! О властитель мира, твой народ просит тебя повести войска на битву и вернуться с победой, равной твоему славному триумфу у Лариссы! Если ты не хочешь делать этого, позволь другому члену твоей семьи возглавить войско и изгнать варваров из наших домов. Защити имя Христа и честь империи! Смерть варварам!

Слова его были подобны ветру, раздувающему тлеющие уголья. Едва они сорвались с уст оратора, как толпа подхватила их, и этот призыв быстро разнесся по всему ипподрому. Он звучал громче, чем вопли зрителей на гонках колесниц, и даже громче, чем восторженные крики по случаю коронации императора:

— Смерть варварам! Смерть варварам! Смерть варварам!

Все тут же забыли об ораторе. Кем бы ни был этот человек, которого печенеги уже успели стащить с помоста, какая бы партия или сила ни послала его сюда (эти сведения у него, безусловно, выпытают в темнице), он достиг цели. Не знаю, насколько прав был император, когда хотел доверить варварам возврат азиатских владений, но то, что он сказал мне в своем чудесном саду, было истинной правдой. Если он умрет, разразится война. И, глядя на дышащие ненавистью лица людей на ипподроме, я опасался, что в этой войне не будет победителей.

Великий пост в этом году тянулся особенно медленно, и причиною этого был прежде всего страх. Казалось, что над городом нависла мрачная туча. Ненависть сотен тысяч горожан к лишившим их покоя и достатка варварам усиливалась день ото дня. Варвары отняли святость даже у самого поста, ибо нарушить его теперь было невозможно даже при всем желании. Елена каждый день ходила на рынок в надежде купить хоть что-нибудь съестное. Остались не у дел не только торговцы. Жившие в дальнем конце Месы косторезы и златокузнецы целыми днями праздно сидели на ступеньках. Работы хватало только у священнослужителей, не устававших возносить молитвы о ниспослании достатка и мира.