лицо в ладонях. Он дрожал от потрясения не меньше, чем я.

- Вам никогда не понять, что я видел, леди Эллен. И пусть боги уберегут вас когда-нибудь оказаться в руках чудовища из династии Мартел. Я буду последним. И я постараюсь, чтобы обо мне вспоминали без страха и ужаса. Больше не играйте со мной в эти игры. И простите, если можете. Но я не тот, за кого себя выдаю. В моей душе демоны. И они грызут меня каждый день страшными воспоминаниями и болью от того, что я ничего не мог сделать.

Я была подавлена и напугана. Но вдруг на фоне пережитого ужаса поняла, что он пытался донести до меня. Его ярость была направлена не на меня. А на кого-то другого.

- Расскажите, - попросила я, мягко положив ладонь ему на плечо.

Генрих сначала долго молчал, и я боялась, что он просто встанет и уйдет. Но потом, не открывая лица, он заговорил:

- Вы для меня настоящее испытание. Я ведь поклялся, что никогда не женюсь, чтобы не причинить страданий ни одной женщине, а получается, что мучаю вас. И мучаюсь сам. Я потому и прочил в наследники Микеле Вислы, а в итоге, лишился его. Может, к лучшему. Кто знает. Я почти не помню свою мать, но зато помню остальных жен отца. Помню растерзанными, молящими о пощаде, мертвыми. Несчастными и горько плачущими. Одна из них забеременела, отец временно прекратил издевательства, и это были прекрасные девять месяцев моего детства. Она стала для меня второй матерью. Я сносил побои отца гордо, потому что знал, что так она останется цела. Она рассказывала мне легенду о семи королевах, я представлял ее по очереди в роли каждой. Потом она родила девочку. И отец снова принялся за свое. И она просто решила, что больше не хочет жить… Я помню ее мертвую, образ запечатлелся в моей памяти так четко, что стер все воспоминания о ней, как о живой. Я бросился тогда на отца с кулаками впервые в жизни. И меня чуть не засекли до смерти по его приказу. Он внушал мне, что я буду таким же. В ответ я поклялся, что династия Мартел прервется на мне. Иногда я просыпаюсь в поту… потому что вижу его пыточную комнату и ее… И мне все кажется, я мог бы ее спасти, но ничего не сделал.

Я потрясенно молчала, испытывая желание обнять его за плечи, борясь с искушением пожалеть его вместо того, чтобы уважать за силу воли и искренность. А я готова признаться в страшном в ответ?

С усилием воли я заговорила:

- Вы правы, когда говорите, что я жду от вас нападения. Мой отец надо мной издевался. Бил, насмехался, ломал силу воли, упрямство и строптивость. Не все, видно, сломал. И я огрызаюсь на всех вокруг, защищаясь, потому что для меня этот мир – это мой жестокий отец. Но пока вы говорили, я поняла одну важную вещь. И я поняла ее, потому что вы вовсе не похожи на своего отца.

Мы не наши родители, Генрих. Порой понять это сложно, поверить в это невозможно. Но мы – не они. Для чего-то нам нужны были именно такие жестокие отцы и равнодушные или беззащитные матери… но они – не мы. Я помню нежные руки своей няни. Как за меня заступался сторож в детском доме … Вы помните ту мачеху, Валери и их доброту. Мы не состоим из жестокости и равнодушия родителей. В вас много доброты, ответственности и желания оберегать. Во мне – желания любить, нежности и ласки. Мы поворачиваемся к окружающим острыми иглами, как ежи, потому что просто отчаянно боимся, что нам сделают больно. Вот и все.

Генрих вдруг повернулся ко мне.

- Вы правы. Но… решиться обнажить сердце перед кем-то порой тяжелее, чем выиграть войну, Эллен.

- Знаю. Но это все, что нам остается. Обнажать сердца в надежде понять друг друга. Вы сами говорили, что страна сильна, когда сплочена. И если она начинается с короля и королевы, - тут я взяла его крепко за руку. – то мы будем сильнее, когда научимся друг другу доверять.

ГЛАВА 25

Говорят, вода камень точит. Мало кто добавляет, что и ветер прекрасно обтачивает скалы. Мы меняли каменные сердца друг друга на нечто более мягкое. Пусть между нами по-прежнему было много недопониманий и упрямства, но мы увидели раны друг друга и вместо того, чтобы расширять их, постарались помочь перевязать и пойти дальше.

Теперь я лучше понимала Генриха и его холодность, а он больше принимал мое упрямство и строптивость. Его выходку с нападением я поняла, потому что иначе он не мог показать, каким считал себя, чего боялся и почему так сдерживался. Лишь после этого он смог облечь в слова свои травмы. От нашего разговора в тот день мне стало нехорошо к обеду, и пришлось действительно отдыхать, отменив все визиты к королеве.

Я отказалась от компании леди Сандры, намекнув, что могу заразить ее, и ждала, когда мне станет получше, чтобы встретиться с Диком. Нужно было как можно скорее отказаться от безумного плана убийства короля. А еще мне очень хотелось сурово поговорить с леди Сандрой и выяснить причины происшествия с платьем. Что-то меня беспокоило, когда я начинала размышлять о леди Сандре. Отец определенно руководил ее действиями, но мне хотелось знать: он просто пытается досадить мне или за всем стоит более серьезная цель.

Когда к вечеру мне снова стало хорошо, я решила прогуляться до покоев леди Сандры, поговорить с ней, а потом попытаться встретиться с Диком в саду замка. Генрих все равно скоро отошлет мою фрейлину прочь, поэтому, чем раньше я проясню свои подозрения, тем лучше.

По дороге мне пришла в голову мысль застать леди Сандру врасплох, эффект неожиданности мог бы развязать ей язык, а истинные эмоции сложнее скрывать, когда ты неподготовлен.

Поэтому я крадучись вошла в покои фрейлины. В приемной комнате ее не оказалось, я уже решила, что ее здесь нет, но тут из спальни послышался стон.

«Леди Сандра решила, видимо, расслабиться и приласкать себя», - подумала я, подходя ближе к двери спальни. - "Тем неприятнее будет мое появление".

Но тут раздался мужской стон и шепот, и я остановилась. Я не знаю, почему, но первой мыслью было то, что леди Сандра все-таки соблазнила Генриха. И волна удушающего жара