«У него тоже на душе тяжкий груз, – подумал я, – он тоже во власти чар и хочет, чтобы они поскорее рассеялись. О чем он говорит? Он повторяет слова Единственного о том, что никто не умирает своей смертью. Мы часто не знаем о смерти человека, встретившегося нам на пути, лишь потому, что даже не заме гили, как наши пути пересеклись. Я спрашивал себя, о какой второй смерти он говорит. Все события, непрерывно происходящие в мире, связаны между собой в единую цепь, одни события влекут за собой другие, а мы об этом ничего не знаем, наш путь – это путь неведения, и это единственно возможный путь. О какой второй смерти он говорит?»

– Хорошо. У меня тоже не слишком много времени, – сказал я, хотя это было не совсем так: на следующий день мне нужно было только позвонить тому неприятному актеру (деваться некуда – он дает мне работу). И еще, наверное, позвонить Луисе – шаг оправданный: она сама просила меня позвонить.

Деан взял пульт и включил телевизор, сразу же убрав звук, пробежался по каналам и снова выключил телевизор (машинальный нервный жест, привычный жест одинокого мужчины – мы все время от времени делаем так, чтобы узнать, что там происходит в мире за время нашего постоянного в нем отсутствия).

– Я был в Лондоне не один, – сказал он, – это нетрудно предположить (как нетрудно и предположить, что я был там один. Предположить можно все, что угодно, другое дело – какое из предположений окажется верным). Год назад у меня появилась любовница – молоденькая медсестра из больницы «Ла-Лус», здесь неподалеку. – И он махнул рукой куда-то в сторону балкона-террасы. – Сначала ничего особенного, как у тебя с Мартой в тот ваш первый вечер, правда, для тебя все так и кончилось ничем, не знаю уж, к счастью для тебя или к несчастью. Я узнал об этом только вчера, раньше я мог только подозревать и догадываться. Ну вот, одна из девушек в белых халатиках, которую я встретил в соседнем баре. Мы перебросились несколькими словами, я заказал для нее какой-то коктейль, мы посмеялись над чем-то вместе с ее подругами (их мнение значит очень много), прошлись вместе. («Безобидные шаги», – подумал я). Ты знаешь, как это бывает: двое идут рядом, останавливаются на перекрестке, потому что горит красный свет, и вдруг приникают друг к другу. А на следующий день уже встречаешь ее после работы, и вы вместе идете ужинать и наконец оказываетесь у нее дома. («И он снимает с нее белесые чулки с катышками около шва».) Ничего необычного, ничего особенного – некоторое разнообразие в жизни. Но это повторяется и повторяется, уже без свидетелей, без одобрительного смеха подружек, и незаметно это входит в привычку: ты звонишь ей примерно в одно и то же время, приходя с ней в бар, ты уже знаешь, что заказать, и вдруг ловишь себя на том, что уже помнишь наизусть ее рабочий график. Некоторые воспринимают это как знаки свыше, как предзнаменование, другие не придают этому особого значения. Каждый понимает происходящее по-своему, каждый рассказывает свою историю, двух похожих историй нет, даже если два человека рассказывают об одном и том же событии, участниками которого были они оба. («И принадлежат эти истории не только тем, кто в них участвовал, или тем, кто их придумал: когда история рассказана, она становится достоянием всех, ее передают из уст в уста, ее искажают и перевирают, и каждый в конце концов рассказывает свою историю».) И ты проводишь в ее доме уже слишком много времени, и прощание длится с каждым разом все дольше, ты привыкаешь к этим тайным встречам, физическая близость (а не слова или поступки) порождает близость душевную, а потом ей уже кажется, что она приобрела на тебя права. Смешно: ты рвешься домой, а через несколько дней все равно снова возвращаешься туда, откуда так хотел уйти и где тебя слишком долго удерживали ласками, поцелуями, нежными просьбами и жалобами. Я думаю, каждому приятно чувствовать, что его любят. («И видеть в этих глазах свое отражение: я слишком долго рядом с тобой, ты от меня устал».)

Деан замолчал, подошел к столику, чтобы налить себе еще виски. Он пил в том же темпе, что и рассказывал, а рассказывал он действительно быстро.

– Ваша жена об этом знала? – осмелился я задать вопрос, воспользовавшись паузой. Я не осмелился только произнести имя Марты в его присутствии. Деан вернулся на прежнее место.

– Нет, – ответил он, – нет, нет. – Вопрос, которым прерывают чей-то рассказ, никогда не остается без ответа. – То есть я думаю, что она не знала. Мы с ней никогда друг друга ни о чем не спрашивали, каждый ждал, пока другой сам расскажет. Я, конечно, постарался сделать все, чтобы она не узнала. Когда наши с Евой отношения зашли слишком далеко, мы перестали появляться вместе на улице – я больше не встречал ее после работы, не водил ее ужинать, как в тот первый раз. Мы встречались только у нее, звонить мне домой я запретил. Наш мир был закрыт для всех, особенно для ее подружек. У меня была своя жизнь, и я не мог рисковать. К тому же я не хотел, чтобы эти отношения продолжались, хотя они все продолжались и продолжались. («Теперь мне придется помнить и это имя – имя Ева», – подумал я.) Не знаю, не думаю. В последнее время я несколько раз замечал, что Марта плачет ночью, уткнувшись в подушку. В первый раз я ничего ей не сказал, да и плакала она недолго. Во второй раз я спросил: «Что случилось?» – и она ответила: «Ничего, ничего». – «Но ты же плачешь!» – «Это просто ночные страхи, со мной бывает иногда». – «Какие страхи?» – спросил я. – «Не знаю. Я вдруг начинаю бояться, что что-нибудь может случиться с тобой, со мной или с ребенком». – «Но что с нами может случиться?» – «Я все понимаю, просто я в последнее время очень устаю. Это все от усталости, это пройдет. Когда покидают силы, видишь все в черном свете. Не беспокойся, днем со мной такого не бывает». Я не придал тогда этому большого значения, но кто знает, может быть, она о чем-то догадывалась, и твое присутствие здесь свидетельство тому. – И Деан посмотрел на меня долгим взглядом, словно ждал от меня ответа на вопрос, которого он не задавал.

– Не думаю, – только и сказал я. – Она всегда говорила о вас спокойным и естественным тоном, я не думаю, что она что-то подозревала. Когда бы позвонили из Лондона, мы еще ни о чем таком не думали. А потом все получилось, как получилось.

– Я тебя ни о чем не спрашиваю, – вспылил Деан. – Луиса мне все рассказала вчера, детали меня не интересуют! – Стакан, зажатый у него в руке, казалось, вот-вот хрустнет. – Я тебя не спрашиваю, – повторил он и ослабил пальцы. – Имей это в виду. Я просто тебе рассказываю, а ты должен только слушать. – Этот мужчина умел быть жестким, как Джек Пэлэнс.

– Хорошо, – сказал я, – я слушаю. Продолжайте.

Деану стало стыдно за свою резкость. Он сделал несколько шагов, постукивая по стакану короткими крепкими ногтями. Он явно хотел, чтобы его рассказ звучал беспристрастно, чтобы в его тоне не звучало ни гнева, ни обиды. Поскрипывал паркет.

Потом он снова заговорил, а я снова стал слушать. Его губы стали совсем тонкими, почти неразличимыми.

– Когда я звонил домой в ту ночь, все было еще в порядке. Более или менее в порядке. Тремя неделями раньше моя медсестра объявила мне, что беременна. Кто бы мог предположить: мы всегда были так осторожны! Впрочем, полной безопасности никогда быть не может. Я решил, что она нарочно все подстроила. Я уже давно хотел покончить со всем этим, положить конец нашим ненужным встречам и бесконечным прощаниям, я не хотел, чтобы Марта снова плакала или боялась чего-то, даже если не понимала, чего именно. Ева становилась все более прилипчивой, у меня тоже не хватало сил порвать с ней – если к женщине тянет, с этим трудно бороться. Одного года для этого мало, я еще не освободился от нее – и вдруг беременность! Она была медсестрой, ошибиться она не могла. Женщины могут делать со своим телом все что хотят. Они могут сделать так, чтобы в их теле, после того как они побывали в объятиях мужчины (любого мужчины, даже самого жестокого или самого подлого), зародилось что-то новое, чего не было раньше. («Ge-licgan, – подумал я, – кажется, именно так звучал этот глагол. Его забыли, от него отказались. Возможно, то, что он обозначал, было слишком ужасно, так что лучше было не давать этому имени».) Только представь: вдруг появляется что-то, чего не было раньше, и это что-то меняется, растет, пока не будет исторгнуто после того, как выполнит свою функцию – сделать их матерями и породить другую, новую связь, которая, уже в другой, видимой форме, будет длиться очень долго, дольше, чем их собственная жизнь. Это не просто их продолжение, это то, ради чего они пришли в этот мир. Я это видел: у меня тоже есть сын, и для меня он значит не то же самое, что для его матери. («Мать считает, что она и должна была стать матерью, а старая дева – что ей суждено было остаться девственницей, убийца уверен, что он и должен был стать убийцей, жертва – что ей была уготована роль жертвы».) Я просил ее сделать аборт, но она сначала отказалась и пригрозила все рассказать Марте. Я сказал, что буду все отрицать, заявлю, что вообще с ней незнаком. («Я не знаю тебя, старик, я тебя в жизни не видел».) Она засмеялась: она знала, есть анализы, которые безошибочно определяют отцовство. И тогда у меня осталось только одно средство: припугнуть, что больше никогда в жизни я не буду с ней. Она очень меня любила – я не хвастаюсь, это действительно так, – готова была ради меня на все. Но она из тех, кто принимает решения раз и навсегда и уже не может от них отступиться. Она решила все же рискнуть – а вдруг выйдет?