— Ну, я и не подумаю идти за тобой. — Билли Ольсон пожал плечами. — Клянусь мизинцем, — сказал он, поднимая мизинец. — Я официант, а не идиот. И не герой. — И негромко добавил: — Хотя я и не вижу тут особой разницы…

— Нет. — Глаза у Мэгги были влажными. — Я не ничего не буду обещать, не…

— Мэгги! — Ториан дель Ториан обнял ее и крепко прижал к себе.

Как жаль, что ему не случится качать на колене их с Торианом дитя. Мальчик, еще один Ториан — это было бы чудесно, но почему-то Ториан чувствовал, что не меньше обрадовался бы и девочке.

— Позаботься о нем, — прошептал он, наклонившись к ее уху. — И не давай ему тянуть с предложением. Жизнь слишком коротка, мой свертброр, не упускай ее радостей и держись за них крепче.

Мэгги крепко вцепилась в него и мгновение молчала, затем сделала шаг назад и кивнула:

— Я обещаю. — Ее странная улыбка говорила о том, что она обещает Ториану все, о чем он ее просит.

Мэгги поглядела по сторонам, затем снова взглянула на Ториана. Я позабочусь и о ней тоже, проговорила она одними губами и скрестила пальцы слева над грудью.

Ториан дель Ториан кивнул:

— Надеюсь, мы еще увидимся.

Он повернулся, прошел в двери, спустился по лестнице и вышел в ночь.

Что-что она ответит?..

Ставя кофейную чашечку, Йен не замечал, что у него дрожат пальцы, однако чашечка постукивала по блюдцу, пока он ее не выпустил.

Огонь бросал на лицо Фрейи колеблющиеся отсветы. Она почему-то выглядела беззащитной… С какой бы стати, раз она говорит такие вещи?

— Прости, Йен, это плохая идея. Слишком опасно.

Опасно? Да иначе же Отпрыск умрет, и притом ужасной смертью — и его сын осиротеет. А если Отпрыск и Доминионы не вмешаются в историю с Сынами, кто-нибудь рано или поздно доберется до Тофсенов.

— Если говорить об опасности, то посмотри, в какой ситуации оказался Торри. Или Отпрыск.

— Йен… — Арни вскинул руку. — Выслушай ее.

Старик покачал головой и нахмурился. «Истерикой и нахрапом ты ничего не добьешься» — вот что это означало.

— Йен, — промолвила Фрейя с улыбкой, — мой Серебряный Камень… — Она тоже покачала головой. — Ты не вполне осознаешь, о чем просишь. Камень Брисингамена — не просто драгоценность, не просто нечто единственное в своем роде, как, скажем…

— Как Мьёлльнир, — вставил Арни.

— Да, как Мьёлльнир, — кивнула Фрейя. — Или как Гунгнир, или как Котел Дагды[15], или… — она указала на висящие на крючке ножны с «Покорителем великанов», — или как иные предметы, рожденные мифом и легендой точно так же, как материей, волшебством и силой.

— Подумаешь, пустяки какие, — сказал Йен.

— Ну-ну, мой Серебряный Камень, не заводись. Гунгнир и Мьёлльнир способны разрушить горы, а твой «Покоритель великанов» убивает тех, кого невозможно убить. Нельзя сказать, что это пустяки — разве что по сравнению с ожерельем… Некогда я носила его на шее, — продолжала Фрейя. На сей раз не нашлось никого, чтобы напомнить, как она его получила. — Только подумай, Йен: семь самоцветов, которые содержат достаточно материи и энергии, чтобы переделать вселенную, чтобы начать все сначала, воссоздать все чистым и новым! — Она облизнула губы. — Тогда время еще не пришло. Ты думаешь, сейчас пора? Нет, конечно, ты так не думаешь. — Богиня покачала головой. — Но рано или поздно это время настанет. Творение и разрушение — две стороны одной и той же монеты. Великан Имир, первый из всех, сосал молоко коровы Аудумлы, которая вылизала из соленых камней Бури. Внуки Бури убили Имира и сделали из его смердящей плоти землю, из багровой крови — моря, из костей — горы и из черепа — самый небесный свод. Одну из его ресниц впоследствии перековали в Гунгнир; обломок ногтя стал Щитом Тюра; сморщенный мозг Имира сделался облаками. И все ради этого… — Казалось, Фрейя лишь слегка постучала по полу, но в шкафу зазвенела посуда, и чашка Йена подпрыгнула. — Ради всего того, что мы — и ты, Йен, и даже я! — знаем и видим. Я счастлива всякий раз, когда вдыхаю свежий утренний воздух или сжимаю ногами бедра любовника. — Она склонила голову. — Но как ты думаешь, каково пришлось Имиру?

Йен не знал ответа, да и потом, вопрос был риторический. Уж конечно, великану не хотелось…

— Думаю, — произнес Арни, прервав молчание, — то есть надеюсь, что он был к этому готов, что он утомился быть Имиром и был готов к тому, чтобы начать все сначала, готов стать землей, морями, готов к тому, чтобы все его мысли, чувства и знания развеяло ветром как золу… — В мерцающих отблесках пламени морщины на лице Арни казались крохотными черными каньонами, извивающимися по поверхности земли.

— Я тоже так думаю, Арнольд, — сказала Фрейя. — Потому что иначе выходит, что у него отняли то, чем он был, чем он мог стать, чем ему суждено было стать. Шива Разрушитель есть Брахма Созидатель, Йен, — произнесла она, снова обернувшись к юноше. — Они одно и то же, или же они оба жестокие обманщики, разрушающие то, что еще не готово погибнуть, дабы создать то, что еще не готово возникнуть. Ты верно выбрал, вложив те два камня в мои руки, ибо я та, кто я есть.

— Но кто ты?

— О… — Женщина улыбнулась. — Много кто. Я Фрейя, старая богиня плодородия в отставке. Или же думай обо мне как о Вишну[16], увитом вянущими цветами: тогда изумруд Брисингамена — это Каустубха[17], которую он носит на груди, рядом с отметиной священного тельца. Или думай обо мне как о его аватарах: о Матсье, Курме, Варахе, Нарасинхе, Вамане, Парашураме, Раме, Кришне, Будде[18]… Но не о Калкине[19], ибо его час еще не пробил. — Над ее левой грудью неожиданно проступил тугой завиток черных волос; Фрейя прикоснулась к нему, и он исчез. — А может, я и есть Калкин, чье время настало, а Арнольд — господь Рама, что умалился, дабы служить тебе — подобно тому как Кришна служил возничим Арджуне. Или, может статься, я Иштар, Инанна, Астарта[20]и всегда женщина: женщинам надлежит разбираться в творении, сохранении, разрушении и возрождении, ибо все это происходит в наших телах каждый месяц, и нам приходится быть тем, кто мы есть, и тем, что мы творим в наших телах, вместо того чтобы устремляться в мир, подобно острию клинка или… другим вещам. Ты очаровательно краснеешь, мой Йен, но я вижу, что ты меня понимаешь.