— Так есть хочется, что и переночевать негде… — насмешливо проскрипел Тимофей Степанович.

Найда вдруг кинулась косматыми лапами на частокол и яростно взвыла. Я заметил, как подобрался белобрысый и его спутники.

— Ну, мы пойдем, раз вам ничего не нужно. Откройте, пожалуйста, ворота…

Мы посмотрели на Дзюбу. Если бы он попытался вытащить крест-засов, это бы означало, что он заодно с чужаками. Я видел, Сухарев уже приготовил для удара свою цепь. Дзюба, впрочем, никак не отреагировал на просьбу, даже не шелохнулся, только насупленные брови сошлись на переносице, а пальцы крепче сжали кайло.

— Слушайте, мужики, в натуре, — громко сказал белобрысый, — нам идти нужно!

Тут над бревнами показались головы и туловища врагов. Но не успел первый еще перекинуть ногу через частокол, как напоролся на клинок горшениской косы. Дзюба с хрустом всадил кайло в бок ближайшего противника.

Белобрысый распахнул полы дождевика, выхватывая два тупоносых мясницких тесака. Трое его товарищей вытащили скрытые под телогрейками топорики и ножи и ринулись в схватку. Впрочем, азарт не подкреплялся достаточным мастерством. Резкий штыковой выпад Кручины пронзил живот нападающему, тот с воем рухнул, поджав ноги. Рявкнула Найда, смыкая челюсти на горле упавшего. Сверкнула шашка Дежнева, и на песок шлепнулась рука с топором, обрубок длинно хлестнул кровью, словно кто-то выплеснул из стакана недопитый чай. Подранка сразу проткнули рапира Тани и пика Озерова.

Через стену перекатывались все новые бойцы. Дзюба дробил кайлом хватающиеся за края частокола пальцы, и враги с воем срывались еще с наружной стороны. Двое повисли бездыханными на бревнах, раскинув руки, точно рубахи на бельевой веревке, третий, чье туловище перевесило, ополз почти до земли, зацепившись голенищами сапог за острия частокола. Кого-то уже приговорил взмахами молота подоспевший Николай Тарасович.

Мне пришлось схватиться сразу с двумя противниками. Я размахивал клевцом, стараясь не подпустить опасные топоры на короткое расстояние. В запале казалось, что эти двое лишь отбивают удары. Трусливая тактика совершено распалила, выгнала остатки осторожности. Наконец, мой клевец с пустым гончарным звуком приложился к вражеской голове. Дернувшееся лицо сразу покрылось кровью. Эйфория третьего в моей жизни убийства была короткой. На мне повис второй мужик, свалил с ног, но вместо того, чтобы зарубить, стал стягивать Книгу. Он хрипел матерщиной и душил меня цепью от стальной шкатулки. Я вгрызся зубами ему в руку, пытался раздавить колючий кадык, скользкий хрящ не хотел ломаться. Мой рот заливала кровь, соленая, как старый огуречный рассол, и я захлебывался в ней. В глазах помутнело. Враг неожиданно рывком высвободил руку и несколько раз ударил меня по лицу, так что я почти лишился сознания. С меня стащили Книгу, выдрав попутно клок волос, и отпустили. Я, задыхаясь, вытолкнул изо рта мягкий кусок мяса, и меня окатил страх, что я откусил себе язык. Я закричал, вместо слов вышли розовые пузыри.

Мужик, отобравший у меня Книгу, валялся на земле, а Сухарев вскидывал и обрушивал цепь с подвешенными на ней гроздьями амбарных замков на дрожащее в агонии тело.

Я, стоя на четвереньках, судорожно шарил пальцами во рту, чтобы нащупать язык. Онемевшие нечувствительные пальцы сразу вымазались в крови, и я ничего не мог понять. Я в ужасе потер огрызок об рукав. Похоже, это все-таки был не язык, а часть откушенной кисти. Меня сотряс рвотный кашель, и я минуту плевался кровью — то ли своей, то ли чужой. Потом ко мне подбежали Гаршенин и Дзюба и подняли, а Сухарев протянул шкатулку с Книгой, которую я снова повесил на шею.

Новые бойцы уже не лезли, а последний враг не выдержал неравного поединка на два фронта с Анной и Маратом Андреевичем и угодил под болванку цепа.

Там, где двор прикрывала кирпичная стена, неожиданно прорвались свежие силы — еще шесть человек. У ворот в живых оставался только сам белобрысый главарь. Он уже не пробивался к засову, а, искусно увиливая от лопат Возгляковых и штыка Кручины, отступал вдоль забора. «Да быстрее же вы, блядь!» — хрипло звал он подельников.

Подмоге наперерез бросились Луцис, Вырин, Озеров, за ними едва поспевал Тимофей Степанович.

Белобрысый предпринял отчаянную контратаку. Лопата Светланы переломилась под сокрушающим ударом тесака, сама же она чудом избежала смерти. Второй тесак пришелся на Кручину. Я услышал, как дико взревел Игорь Валерьевич, зажимая ладонью место у виска, где у него секунду назад было ухо. Лопата Вероники с хрустом погрузилась в грудину главаря. Он заорал. Вероника навалилась на черенок, пригвождая врага к стене частокола. Белобрысый обмяк и повис на лопате, точно марионетка, над которой оборвались сразу все нити.

Гибель вожака не прибавила мужества нападавшим. Из шестерки кто-то сразу угодил под саперную лопатку Вырина, второму размозжил череп кистень Тимофея Степановича. Пика Озерова пробила брюшину третьему. Метко брошенный подшипник Луциса угодил убегающему в затылок, мужик с воплем схватился за голову и упал, а Николай Тарасович хрустко добавил сапогом по треснувшим шейным позвонкам.

Один из оставшихся в живых бойцов метнул топор в Озерова. По счастью, удар пришелся топорищем в подбородок, Озеров опрокинулся, не увидев, что его противника настиг и зарубил Марат Андреевич. Шестой героя не ломал и, не теряя драгоценного времени, перемахнул через стену.

— Там… Всего четверо… — зашептал, тыча за частокол, Гаршенин. — На вылазку надо, добить…

Иевлев, Кручина, Сухарев, сестры Возгляковы, Таня и Дзюба, разделившись, стали по обе стороны ворот, Гаршенин вытащил крест, а Кручина и Иевлев потянули на себя тяжелые скрипучие створки.

В проем сразу рванули четверо. Пробежав пару шагов, они остановились. Изумление сменилось оторопью. Они попятились и, не долго думая, бросились наутек. Длинное острие косы Гаршенина пронзило самого медленного врага, тот по инерции еще смог сорваться с лезвия, но, пробежав пару шагов, выдохся и рухнул. Анна швырнула над землей лопату, завертевшуюся мельницей. Второй беглец с перебитыми ногами рухнул в траву, и его в два прыжка настиг Иевлев.

Предсмертный крик товарища придал двум уцелевшим захватчикам сил. Оторвавшись от запыхавшейся погони, эти двое достигли леса и скрылись за деревьями. Их не преследовали. Бой закончился.

Меня колотил озноб. В затылке и барабанных перепонках стучал оглушительный пульс. Адреналин схлынул. На месте выдранных волос словно горел ожог. Подбитый глаз затек, саднили бровь и веко. Занудливая боль, похожая на зубную, крутила распухшую скулу. Я стоял посреди двора и смотрел, как Иевлев закинул на плечо труп настигнутого врага, второго за ноги волокли Сухарев и Озеров. Возвращались и остальные широнинцы.

Возле меня остановился всклокоченный Гаршенин:

— Виктория! Поздравляю! — Глаза его светились ликованием.

— Вроде выскочили без потерь, — сказал Дзюба. — Слава те, Господи…

— Да нет, — процедил Кручина, — с потерями! — Он зажимал рану на голове, между пальцами просачивалась кровь. — Пол-уха лишился. Черт! Придется теперь ходить как каторжному!