Но самым удивительным в этой местности были закаты. Небо тогда наливалось сначала всеми оттенками оранжевого, потом розового, багряного, и песок начинал отливать теми же красками. Иногда казалось, что мы все находимся в сердцевине гигантского тропического цветка, смыкающего лепестки на ночь. И даже странно было, что в воздухе не чувствовался его сладкий пряный запах. Но нет, пахло тут всегда только сушью, жарой и песком.

Я впервые в жизни привезла с собой из дома цифровой фотоаппарат и фотографировала виды и забавные сценки во время съёмок. Смешно, конечно, но до сих пор у меня не было повода этим заняться, а теперь мне было кому показать свои снимки… И я как одержимая снимала и снимала виды, представляя, как мы с Гришей будем рассматривать их, сидя рядом и касаясь плечами. Как я буду рассказывать ему про здешнюю удивительную природу, про гигантский тростник на берегу Рио-Гранде, про то, как нам довелось однажды издалека увидеть ягуара, про то, как Тэда едва не укусил ядовитый паук, про все местные легенды – завиральные и не очень, – которые мне удалось услышать. Это приближало меня к нему, и ждать момента, когда мы наконец будем вместе, становилось немного проще.

Отсюда, из пустыни, связаться с Гришей не было возможности. И потому перед отъездом я написала ему электронный адрес Бет и Марка Анатольевича и попросила все документы и новости о его положении высылать им. Тогда мне удалось недолго поговорить с ним по телефону. Я позвонила ему сама и долго вслушивалась в пищащие в трубке гудки. Мне внезапно показалось, что я снова оказалась на старом переговорном пункте в посёлке Красное.

А потом в трубке раздался Гришин голос:

– Алло.

И у меня перехватило дыхание. Кажется, я так и не поверила, что те несколько дней у нас с ним были в реальности.

– Гриша, это я, – едва смогла выдавить я из себя.

И снова всё было как тогда, почти пять лет назад, когда мы с ним разговаривали друг с другом через сотни километров.

– Подожди минутку, – сказал он.

Я услышала какую-то возню, а потом трубка вдруг всхлипнула тёти-Марусиным голосом:

– Радочка, милая, как же я рада тебя слышать.

Тётя Маруся плакала, расспрашивала меня обо всём, сетовала на то, как сообщила мне тогда о смерти Гриши, а о том, что это оказалось неправдой, сообщить уже не смогла.

– Если бы я знала, если бы я только знала, детка, – причитала она. – Ведь я же потом написала тебе письмо – телефона-то не было. Но оно затерялось, наверное, а может, пришло слишком поздно.

«А может, тётя Инга, старая меркантильная сука, спрятала его, чтобы я, не дай бог, не передумала уезжать», – подумала про себя я. А вслух сказала:

– Ну что вы, тётя Маруся, вы же не знали. Я представляю, сколько вы пережили. Главное, что Гриша жив и что скоро мы снова будем вместе.

– Ох, Радочка, дай-то бог, – вздохнула на том конце провода Гришина мать. – Только вот как это всё выйдет…

Я поговорила с ней ещё недолго и попросила позвать Гришу. Мне совсем не нравился этот её неуверенный тон, и я не хотела, чтобы она заражала своей неуверенностью меня. Я твердо была намерена сделать так, чтобы у нас с Гришей всё получилось. Когда трубку снова взял Гриша, у меня на душе потеплело. Он начал рассказывать мне, что уже поговорил с начальством относительно увольнения, что собрал первоначальный пакет документов и скоро отправит их мне по электронной почте.

– Гриша, – сказала я. – Как же я надеюсь, вернувшись из Мексики, услышать о том, что ты уже получил визу. Я так жду тебя, Гриша.

– И я, я тоже жду этого, – отозвался он. А потом вдруг добавил: – Ну-ка прислушайся. Слышишь?

Где-то в отдалении раздавался глухой собачий лай.

– Ветер? – спросила я, чувствуя, как болезненно колотится в груди сердце.

– Ветер, – подтвердил он.

Этот знакомый лай окончательно убедил меня в том, что всё будет хорошо, что у нас всё получится. Неужели мы не сможем преодолеть какое-то расстояние?

Это был последний наш разговор перед моим отъездом, и теперь, сидя в мексиканской пустыне, дыша раскалённым воздухом, я думала лишь о том, как приеду обратно в Лос-Анджелес – я так и не научилась ещё называть его домом, даже мысленно – и найду в электронной почте сразу десяток писем от него, писем, в которых будет говориться о том, что никаких проблем с документами не возникло. И скоро он будет со мной.

Однако всё не могло быть так просто. Вернувшись в город после съёмок, я действительно нашла в почте несколько писем от Гриши, но в них говорилось, что в визе ему отказали.

Я бросилась к ноутбуку прямо с порога, не успев даже снять обувь. И пока тот, негромко бурча, загружался, выдавая на плоский экран заставку, не могла найти себе место – слонялась туда-сюда по комнате, сжимала пальцы, застывала у окна, глядя на раскинувшуюся на горизонте панораму блестящего и безжалостного города.

Наконец компьютер загрузил рабочую панель. Я метнулась к нему, с размаху плюхнувшись на крутящийся стул, и открыла почту. Открыла сначала последнее письмо, предполагая, что в нём содержатся самые свежие новости, и тут же споткнулась взглядом о фразу: «В консульстве мне сказали, что в визе отказано».

Одного этого простого предложения было достаточно, чтобы в груди у меня всё сжалось. Отказано? Почему? Неужели судьбе было недостаточно всего, что мы пережили?

Я вдруг почувствовала, как где-то внутри вскипает холодная белая ярость. Мне хотелось схватить эту неопределённую силу – ту, которой так нравилось мучить нас, отрывать друг от друга, строить на пути препятствия – и встряхнуть её хорошенько. Крикнуть ей:

– Разве ты не видишь, что мы с ним – одно? Разве ты не понимаешь, что ничего у тебя не выйдет? Только обломаешь о нас зубы и когти, а разлучить всё равно не сможешь! – А потом отшвырнуть её куда-нибудь в угол и прийти к Грише.

Я даже не стала читать другие письма. Не переодевшись, не приняв душ, рванула к Марку Анатольевичу, по дороге позвонив Бет. И вот мы снова оказались втроём в его помпезном кабинете, больше подходившем кинематографическому крёстному отцу.

– Деточка, что же я могу сделать? – скрипел Цфасман. – Я ведь говорил, бюрократическая машина – вещь очень нелепая, неподатливая. И я, в общем, отлично понимаю американское посольство, которое не хочет выдавать долгосрочную визу какому-то бывшему матросу, выезжающему в Штаты с непонятными целями. Кто он такой? Зачем ему сюда? Работать? Так работать он здесь без грин-карты не сможет. Жениться? Так никакой информации о невесте у них нет. А что, если он какой-нибудь жулик? Или того хуже, связан с какими-нибудь нелегальными организациями? Вот ведь как они рассуждают.

Бет размеренно кивала, соглашаясь с каждым его словом. За эти годы я прекрасно научилась считывать мысли с её лица, когда-то казавшимся мне совершенно бесстрастным, и теперь ясно видела, что она очень довольна сложившейся ситуацией. Ну ещё бы, ведь Гриша был для неё проблемой. Ставил под удар мой контракт, мою репутацию, мою карьеру. Ей куда удобнее было, когда я оставалась сломленным, равнодушным ко всему на свете существом без собственных стремлений и желаний. Но те времена прошли, а Бет, кажется, этого так и не осознала.