— У меня были обязательства перед мамой, — тихо заметила я. — И перед собой. Я не могла изменить собственной натуры. Хотя иногда мне хочется. Но я не была бы счастлива в той жизни, о которой мечтал ты, а ты не был бы счастлив в моей.

— И заплатил за это наш ребенок. — Глаза его пылали. — Ты не понимаешь, что значит любить ребенка.

Я разлепила губы, готовая изменить все прямо сейчас, но вдруг он резко бросил:

— Вивиан опять беременна.

Глаза заволокла пелена так долго сдерживаемых слез. Я поняла, что вопреки всякой логике, несмотря на то, что мы никогда вместе не жили, все же надеялась, что после того, как Мэтт узнает всю историю, наша судьба изменится. Отвернувшись, я смахнула слезы. Он обнял меня, прошептал куда-то в макушку:

— Для меня всегда была только ты, Кимберли, от носика до хвостика. Но Вивиан я необходим.

— Знаю. Ты нужен своей семье, Мэтт. Почему ты пришел сюда?

— Потому же, почему ты передала мне свою визитку. Попрощаться.

Я прикрыла глаза.

— Я отвезу тебя домой.

При виде «дукатти» Мэтт восхищенно присвистнул. Мощный и блестящий — именно о таком мотоцикле я всегда мечтала.

Никогда не забуду эту поездку. Руки Мэтта, обнимающие меня, запах кожи, безумие скорости, смазанные очертания Нью-Йорка. Мы словно проникали сквозь петли времени, возвращаясь к тому дню, когда Мэтт работал разносчиком пиццы. Я мечтала вернуть и тот день, и все годы, что мы тосковали друг без друга. Он плотнее приник ко мне, мои волосы обвивались вокруг его шеи. Я бы все отдала, чтобы наша поездка длилась вечно.

Мотоцикл замер. Он медленно, словно не желая отпускать меня, разомкнул объятия. Я припарковала «дукатти» неподалеку от его нынешнего дома. Они жили по соседству с федеральным шоссе. Рев автострады наверняка не давал покоя ни днем ни ночью, а земля под ногами слегка подрагивала. Я остановилась за углом, не хотела, чтобы нас видели вместе.

— Ну вот. Вот и все. Приехали.

Он молча смотрел на меня. Таких печальных глаз я никогда ни у кого не видела.

На шее, из-под выреза футболки, блеснуло золото. Потянувшись, я коснулась пальцем:

— Я помню.

Ухватившись за цепочку, я привлекла Мэтта к себе. Очень медленно губы наши сомкнулись. Все эти годы я жила в ожидании такого поцелуя — мягкости его губ, его восхитительного запаха. И готова была отдать что угодно, лишь бы войти сейчас вместе с ним в наш дом, прожить нашу общую жизнь с нашими детьми. Правильно ли я поступила? Может, следовало выбрать жизнь, которой хотел он? Но на самом-то деле выбора у меня не было — я просто такая, какая есть.

А потом он долго смотрел на меня своими невероятными золотистыми глазами. Я набрала побольше воздуху, но он прижал палец к моим губам:

— Пожалуйста, Кимберли, не говори ничего.

Он снял цепочку с изображением Гуанинь и вложил мне в ладонь, как когда-то давным-давно на фабрике.

— Держи. Храни ее. А она сохранит тебя.

— А что ты скажешь Вивиан?

— Совру. Скажу, что потерял.

Я должна была отказаться, вернуть амулет, но не смогла.

— Я тоскую по тебе, Мэтт. И всегда буду тосковать.

Он покачал головой, криво ухмыльнувшись:

— Что я знаю точно, Кимберли Чанг, так это то, что все у тебя будет хорошо.

— До свидания, Мэтт.

Не оглядываясь, он вошел в дом.

Не знаю, сколько еще я стояла рядом с мотоциклом, разглядывая дом, где жил Мэтт, всем существом ощущая его присутствие там, внутри. Уже отъезжая, я не смогла удержаться — сердце мое и разум полны были им и только им — и, обернувшись, бросила еще один, последний взгляд.

Балконная дверь на верхнем этаже отворилась. Похоже, кого-то из жильцов тоже замучили мысли и он вышел на пожарную лестницу. Мэтт. Да, это его квартира. Много цветов и зелени: крошечная площадка пожарной лестницы вся уставлена живыми растениями — тихий протест против грохота автострады и большого города.

Вивиан подошел бы мой сад. Меня лично его размеры подавляли. Садом занималась Ма, неустанно засаживая его тыквами и кабачками, как будто нам грозил голод. А потом с корзинкой овощей обходила растерянных соседей.

«Это вам» — все, что говорила Ма, так и не выучившая английский.

Поначалу соседи отказывались или пытались заплатить, пока не поняли, что эта странная дама живет в одном из самых красивых домов на нашей улице.

«Эксцентричная», — решили все в конце концов.

Мэтт все стоял, облокотившись на перила. Ничего прекраснее я в жизни не видела.

А потом появилась она.

Все такие же длинные волосы, все так же развеваются на ветру. Плечи и руки казались еще более хрупкими на фоне раздувшегося живота. Стоило ей коснуться его плеча, и, какими бы мрачными ни были его мысли, они мгновенно рассеялись — и вот он вновь с нею, любимой женой и матерью его детей. Он нежно обнял ее, они стояли рядом, глядя в их общее будущее.

Начался дождь, капли отбивали похоронную дробь на мотоциклетном шлеме. Для меня это было чересчур. Я почти забыла Мэтта. Мучительно болезненной оказалась реанимация мечты. Мечты о ночах в общей постели, о нашей семье. Призрачные образы колыхались в свете фар, отражались в мокром асфальте и исчезали как дым.

Амулет я положила в перчатку и крепко сжимала его всю дорогу до дома, которая на этот раз показалась слишком долгой. Я все еще ощущала Мэтта, его запах, его вкус. Сумею ли я вновь забыть его? Но постепенно эмоции утихли сами собой, и, сворачивая к дому, я знала, что когда-нибудь сумею спокойно принять случившееся. Мне было горько и радостно, что сумела подарить ему безоблачное счастье с Вивиан.

Уже идя к дому, я окончательно взяла себя в руки. Навстречу выскочил мой двенадцатилетний сын со спортивной сумкой через плечо.

— Привет, куда это ты? — окликнула я по-китайски.

— У меня тренировка, бейсбол! Мам, я уже опаздываю! — Его китайский был практически безупречен. Джейсон невероятно похож на отца, Мэтт мгновенно узнал бы его на фотографии в моем кабинете: золотистые глаза, густые брови, даже прядь волос, постоянно падающая на лицо.

Он уже садился на велик, но я остановила его:

— Джейсон.

— Мне пора.

— Ты забыл попрощаться.

Помедлив, он повернулся ко мне:

— Я уже слишком взрослый для таких глупостей.

— Да ладно тебе. — Я сняла шлем, перчатки, спрятала амулет Мэтта в карман.

Он крепко обнял меня, поцеловал в щеку. Уже отъезжая, махнул рукой:

— Наше вам с кисточкой!

В нашей просторной гостиной Ма протирала пианино. Пылинки кружились в солнечном свете. Ма уже за пятьдесят, но она прекрасно выглядит. Не оборачиваясь, она произнесла: