– То же самое и с именами некоторых его персонажей.

Поль горячо закивал:

– Ты тоже заметил? «Жюлиан Морган», «Жюдит Модруа»… Две первые буквы имени и фамилии – Жю Мо – отсылка к Жюли Москато. И другие детали того же плана, которыми усеяны страницы романа. Номерной знак украденной машины: ЖЮ-202-МО. И потом непонятная цитата в самом начале романа «Прежде него одно лишь слово: меченосец…», ты просек?

Габриэль покачал головой.

– Позавчера я увидел это слово в словаре, когда хотел посмотреть точное значение слова «ксифопаг», – объяснил Поль. – «Ксифопаг» идет прямо перед другим словом – «ксифофорус»[51], то есть «меченосец». Значит, фраза «Прежде него одно лишь слово: меченосец…» отсылает нас на одно слово назад, то есть к «ксифопагу». К двойному монстру, нарисованному в дневнике Жюли. Одно лицо добродушное, другое просто ужасающее.

– Символ, – уточнил Габриэль. – Существует та часть человека, которая видна всем, и та, которая несет зло…

– Именно. Калеб Траскман упоминает ксифопага и в развязке. То есть он для него важен. В своей книге писатель постоянно играет с этой двойственностью. Он спрятал собственное преступление в «Последней рукописи», но весьма своеобразным образом: он выставляет его на всеобщее обозрение, но никто его не видит. И это, черт побери, верх самонадеянности. Вот что я думаю: Калеб Траскман – тот человек, который анонимно приехал и поселился в шале семейства Эскиме летом две тысячи седьмого года, намереваясь написать или придумать один из своих романов – «Senones», опубликованный год спустя. Сенон – название некоего воображаемого города, во всем походящего на Сагас, и тоже, заметь, палиндром. Сначала Траскман остановился в гостинице «У скалы», где познакомился с Жюли, прежде чем перебрался к Черному озеру. Там он продолжил свои тайные отношения с твоей дочерью. У них была и интеллектуальная, и физическая связь, которая плохо закончилась. Возможно, в приступе безумия он хотел увезти Жюли, а она воспротивилась… Он возвращается домой, но демоны терзают его. Он не может забыть ее, он одержим ею, он хочет, чтобы она всегда была рядом, ему необходимо, чтобы она безраздельно ему принадлежала.

– И поэтому шесть месяцев спустя он заказывает ее похищение.

– Во время изысканий для своих романов он наверняка обзавелся целой сетью знакомств: копы, судьи и, наоборот, куча подонков, которые в какой-то момент делились с ним информацией. Среди них и контакты, которые ведут нас к банде Ванды Гершвиц, к наемникам, готовым на что угодно ради денег…

Габриэль попытался мысленно представить себе этот сценарий, связать его с историей из «Последней рукописи». До какой степени сюжет был автобиографичным? Была ли судьба молодой женщины, похищенной в романе, Сары Морган точным повторением участи Жюли?

– Если все это правда, – заметил он, – то при чем тут Матильда Лурмель? И какая связь с картиной? И с извращенными фотографиями Эскиме?

– Я не знаю, Габриэль, фотографии и картина – по-прежнему загадка. Но остальное мои парни проверили по Интернету: дом на берегу Северного моря, о котором говорит Жан-Люк Траскман, тот, в котором он нашел рукопись отца и где в романе живет Лин Морган, этот дом действительно существует… Ты же обратил внимание, как и я, что в книге Траскман все время подчеркивает, насколько дом уединенный. Он говорит, что, если бы там кто-нибудь кричал, его бы все равно никто не услышал.

Габриэль молча кивнул. Поль, который сейчас сидел напротив, был тем самым, которого он всегда знал. Вдумчивым, въедливым, поглощенным своими расследованиями…

– По словам сына, Траскман отправил рукопись в недра чердака перед тем, как застрелиться. Была ли Жюли в тот момент все еще рядом с ним, вполне живая? Такие истории, как с Наташей Кампуш[52], доказывают, что нет ничего невозможного, когда речь идет о времени, проведенном в заточении. И потом, есть несколько фраз в оригинальной концовке, которыми убийца обменивается с героиней. Он говорит, что… что любил ту, которую держал пленницей.

Он вытащил копию страниц оригинала. Там были выделены несколько отрывков.

– Цитирую: «Она вызывала во мне нечто, чего я никогда не испытывал. Может, все дело в генах. И потому я держал ее рядом, у себя, в специальной комнате. Я не причинил ей зла. Но обстоятельства вынудили меня избавиться от нее, отдать тому, кто сумеет о ней позаботиться…»

Габриэль держал удар, но пазл по-прежнему был далеко не полон. Что произошло в действительности? Каким образом Жюли могла оказаться на картине рядом с другой исчезнувшей? Что послужило спусковым крючком, толкнувшим писателя на самоубийство? Передал ли Траскман в конце концов Жюли русским, чтобы те ее прикончили?

Поль посмотрел на часы:

– Уже пять… Перед тем как уехать из Сагаса, я раздобыл этим утром адрес сына Траскмана. Допрошу его в качестве свидетеля и посмотрю, можно ли извлечь из него полезную информацию. Если сработает, я запущу официальную процедуру вместе с тамошними копами: обыск в старом доме Траскмана и все прочее.

Поль отправил в рот последнюю порцию чипсов.

– Я хочу застать сынка врасплох. Он живет в десятке километров отсюда и, судя по налоговым декларациям, по-прежнему считается владельцем пресловутой виллы отца.

Он уже встал и натягивал свою шерстяную куртку, давая последние указания:

– Найди мне мусорный мешок, я упакую картину на всякий случай. Заберу, когда поеду обратно в Сагас. А ты пока поработай неофициально над брюссельским следом в той лавке, попробуй узнать, откуда взялась картина, только не дури: если узнаешь что-то, что бы ты ни узнал, сам дальше не лезь, замри и сразу сообщи мне. Возможно, тогда придется привлекать бельгийскую полицию. Но пока что я должен оставаться твоим единственным контактом.

Уже открывая шкаф в поисках сумки, Габриэль кивнул на угол гостиной:

– Если вечером тебе понадобится… Здесь тесновато, но имеется диван и…

– Не напрягайся. Я собирался снять гостиницу на деньги армии. А счета послужат отличным доказательством, что мы с тобой вообще не пересекались. Чем больше будет между нами дистанция, тем лучше. Я еще зайду завтра.

Габриэль сфотографировал картину, прежде чем упаковать ее. Увидев, как лицо дочери исчезает под черным пластиком, он почувствовал, как на него наваливается глубокая печаль.