В тот момент, когда я в сотый раз добивался информации о числе «Ме», которые мы могли поднять в воздух, из барака вышел Бахманн с журналом телеграмм в руке.

– Это только что получено из Корлеоне, господин майор, – сказал он и громким голосом – достаточно громким для того, чтобы фактически каждый мог его слышать, – начал читать: – «Западная часть Сицилии будет эвакуирована. Все пригодные для полетов самолеты 77-й истребительной эскадры должны немедленно перелететь на материк. Наземный персонал должен быть без задержки отправлен по северному побережью в Милаццо. Приказ фюрера о том, что ни один солдат не может покинуть остров, все еще в силе. Инспектор истребительной авиации, Сицилия».

Итак, все решено. Возможно, это был результат скромной, невидимой работы Лютцова. Фактически это означало, что Верховное командование допускало, что сражение проиграно. Достаточно странно, но эффект от этого не был деморализующим. Напротив, казалось, что будущее снова имеет некоторую перспективу – нового начала, возможно, даже победы. Такое воздействие оказывал на солдат четкий приказ.

– Который час?

– Восемь тридцать.

– Кегель, передайте приказ 1-й группе в Шакку; они должны живее двигаться, если собираются добраться до Милаццо вовремя. И вам лучше начать уничтожение нашего снаряжения.

Словно предлагая закрыть эту конкретную главу, с севера над горой Эриче появились «мародеры». Хенрих доложил, что перехватил их радиопереговоры, и, пока он говорил, в действие вступила зенитная артиллерия.

Прицеливание бомбардировщиков было плохим. Весь их груз ушел на то, чтобы перепахать оливковую рощу в конце аэродрома и сорвать крыши с одного или двух деревенских домов. Когда зенитки прекратили стрелять, люди снова продолжили свою работу, как будто ничего не случилось.

Интересно, как далеко продвинулись американцы? Телеграмма инспектора истребительной авиации добралась до нас через несколько ретрансляционных станций, поскольку у нас уже отсутствовала прямая связь с восточной частью острова. Мы должны были спешить, чтобы наш транспорт не отрезали. Если американцы продвинулись бы далеко на север к прибрежному шоссе, то для эскадры это означало бы конец.

Я задался вопросом, что делать дальше, и не придумал решительно ничего лучшего, кроме как расслабиться в шезлонге под тентом около барака и ждать, когда будет закончена работа по разрушению – все сожжено, взорвано или разбито вдребезги. Было абсолютно бессмысленно предпринимать попытки любых новых вылетов.

Я стану наблюдать, как они один за другим взлетят, чтобы приземлиться на материке, затем я буду свободен, освобожден от ответственности. В течение нескольких дней у меня не будет связи, я не буду участвовать в боях, окажусь вне службы и текущих дел.

Бомбардировщики еще раз бесполезно растратили свой груз на уже покрытый шрамами пейзаж, донося до домов сицилийцев тот факт, что наш последний час наступил. Высокие, с продолговатыми лицами, самоуверенные немцы, которые вели себя так, словно владели всем островом с его смешанными расами, с его колоритными, подвижными жителями ростом с пигмея, по сравнению с ними, – эти немцы теперь были вынуждены отступить.

Хруст гравия под колесами прервал мои размышления. На узкой грунтовой взлетной полосе выстроились автомобили для перевозки личного состава и грузовики, под руководством Кегеля техники собирали и загружали радиооборудование и самое необходимое оборудование командного пункта. Мотки электрических и телефонных проводов громоздились около входа в туннель, ведущего к недостроенной пещере в утесе, которая должна была стать нашим непробиваемым для бомб убежищем. Дни, в течение которых пневматические молотки сверлили и долбили ее, прошли впустую. Каждый раз во время бомбежки мы спешили через насыпи желтого скального щебня под прохладную защиту туннеля и каждый раз находили там все тех же рабочих в пыльной, темной одежде, жавшихся в углу и прятавшихся, как и мы, от бомбежки.

Они принимали предложенную сигарету, благодарили с легким поклоном, пряча ее под залитую потом кепку. Последнее время они прекращали разговор, когда мы входили, но ни у одного в глазах не было торжества по случаю нашего поражения. Скорее это походило на знание того, что конец наступил и что мы собираемся отступать.

Сегодня они стояли на палящем солнце на каменистой насыпи около пещеры, внимательно наблюдая за нашими разрушительными действиями. Они немного отошли, когда Кегель сунул спичку в гору бумаги – телеграммы и рапорты, переписка с инспектором истребительной авиации, со штабом корпуса, со штабом воздушного флота и т. д., – которая скопилась около пещеры. Большие языки пламени выстреливали в ясный утренний воздух, время от времени унося с собой какой-то важный документ, чьи обугленные остатки приземлялись высоко на склоне скалы, а затем планировали в долину подобно детскому бумажному самолетику.

Рабочие ждали в абсолютной тишине, их глаза были прикованы к бараку. Они оставили свои водяные кувшины, обернутые влажными тряпками, в тени утеса, рядом с корзинами, содержащими сыр и помидоры. «Они конечно же не собираются поджигать барак? – казалось, говорили их лица. – Мы сможем использовать каждый клочок этого провода».

– Что будем делать с бараком? – спросил Кегель.

– Ничего, – сказал я. – Оставьте его рабочим.

Бахманн вернулся с виллы, тормоза завизжали, когда он остановился перед командным пунктом. С собой он привез мой комплект путешественника – потертые кожаные чемоданы и спальный мешок.

Он сказал мне, что Толстяк категорически отказался грузить на борт грузовика и везти назад все сокровища, которые накопил.

– Я обнаружил его в саду, окруженного пустыми бутылками из-под вина и бренди, которыми он заполнял вырытую траншею. Он делал тайник, сказав, что «никто не знает, вернемся ли мы снова».

Девушка Тереза с непроницаемым лицом сидела перед гротом, наблюдая за лихорадочными сборами и движением. Двери и ставни соседних зданий оставались закрытыми, словно их владельцы намеренно игнорировали наш отъезд – или, вернее сказать, наше отступление.

Стояла тишина. С желтого неба беспощадно светило солнце. Не было ни дуновения ветра, чтобы расшевелить липкий, душный воздух. Время от времени мы могли слышать техников, выкрикивающих друг другу распоряжения внизу на аэродроме. Внезапно я увидел сцену, которая разыгрывалась вдоль дальней стороны его периметра.

Словно по команде, между рядами оливковых деревьев один за другим быстро поднялись большие языки пламени. Над ними клубами поднялся грязно-серый дым, но не рассеялся, а остался висеть подобно огромным воздушным шарам. Затем я услышал крики и вопли. Работа по разрушению началась. Перед бараком остановились несколько грузовиков; их откидные борта с лязгом упали, и на грубый гравий спрыгнули солдаты. Громко подгоняя друг друга, они стали таскать мотки проводов и блоки радиоаппаратуры.

Через час или позже меня разбудил штабной писарь.

– Командир зенитчиков хочет поговорить с вами, господин майор.