За окном стояла черная холодная ночь, свистел ледяной ветер, от которого дрожали рамы, о чем-то бормотал Арсений Никитич.

А что, если и правда вернуться к Илье?

Он негодяй, чудовище, предатель – но одной так страшно... Как жить, куда идти?

Совсем недавно Вале ее муж казался почти идеалом, знакомые завидовали ей. Почему так получилось, что все его достоинства превратились в недостатки – в один момент, словно по мановению волшебной палочки?

– Нет, он не негодяй и не чудовище, – прошептала Валя, возражая сама себе. – Он обычный человек, который совершил ошибку. Да, это ужасно, что у них с Лидкой был роман за моей спиной, но разве так много в этой жизни людей, которые никогда не ошибаются? Он предатель, но он готов искупить свое предательство. В конце концов, любит-то он только меня...

Он всегда любил только ее. С ранней юности, едва только встретив. Лида была для него чем-то вроде отдушины в муках неразделенной страсти, и позже он, скорее всего, встречался с ней лишь по привычке. А как он ревновал Валю к Ванечке! Потом, когда Ваня бросил ее, Илья сделал все, чтобы сделать Валю своей. И она стала его. Он не хотел детей, потому что даже к детям он ревновал бы ее. Он сам выбрал ей работу – необременительную и тихую, к которой тоже можно было не ревновать, а едва на горизонте появился некий Коваленко, он вообще заставил Валю бросить работу. Потом, когда Истомин отсоветовал ей заниматься сочинительством, Илья тоже испытал явное облегчение. Это ли не великая, страстная любовь?

– Нет, это и есть ад – его любовь, – прошептала Валя. – Он сделал все, чтобы я была одна и чтобы я принадлежала только ему. Я в капкане, и мне никуда не деться!

И она отогнала от себя эту мысль – вернуться к Илье, – которая пришла к ней в минуту слабости.

– Валя... – пробормотал Арсений Никитич, приоткрыв глаза. – Ты где?

– Я тут, – она взяла его за руку. – Тебе лучше, дед?

Он ей не ответил. Нахмурил лоб, словно силился вспомнить что-то. «Это обычная простуда, все пройдет», – уговаривала себя Валя.

– Валя...

– Что, ты хочешь пить? Сейчас...

Он отпил несколько глотков из стакана – и действительно ему как будто стало легче. Он посмотрел на Валю более осмысленно и даже попытался улыбнуться.

– Ты... ты знаешь о погребальных свойствах воды?

– Что? Дед, тебе еще рано умирать! – нетерпеливо, раздраженно воскликнула Валя.

– Да! – с энтузиазмом продолжил Арсений Никитич. – Древние говорили, что вода удовлетворяет жажду умирающего, затем она растворяет его, связывает с семенами вещей... Вода превращает человека в личинку, дабы он с легкостью мог переносить страдания... Ты... ты, например, знаешь, что ни в одной из различных концепций смерти человек не умирает полностью, он лишь переходит в некую элементарную форму существования. Это регрессия, а не окончательное исчезновение. В ожидании возврата в космический круговорот душа умершего страдает, и это страдание обычно выражается в жажде...

– Дедушка!

– Не перебивай... Жажда, она... она, равно как и холод, выражает страдание, драму, беспокойство. Умерший избавится от страданий, если полностью растворится в воде. Таким образом «погружение в воды» приводит к переходу в иное состояние, к рождению заново. Культ вод... например, как в Древнем Египте... основан в первую очередь на сакральной силе воды как источника жизни... А погружение в воду, омовение – означает очищение. В воде всякая форма разрушается, всякое прошлое упраздняется... Или вспомни, как хоронят в Индии – погружают в священные воды Ганга...

Валя слушала деда со страхом и тоской. Она ничего не понимала и не хотела понимать, она желала только одного – чтобы Арсений Никитич выздоровел. Но этот его монолог напоминал бессвязный, горячечный бред.

– Валя...

– Что? – вздрогнула она.

– Чего ты боишься? У тебя такое лицо...

– Ты бы свое лицо видел! – смеясь и плача, сказала она.

– Не переживай, детка... все будет хорошо. Ничего не бойся! Я... я все оставил тебе. Квартира, деньги... Их не так много, но какое-то время ты сможешь прожить без посторонней помощи. Тебе с ним плохо... Уходи от него...

– Что? – с изумлением спросила она. До последнего мгновения Валя была уверена, что Арсений Никитич ничего не замечает, что он живет в своем мире, далеком от повседневности.

– Я говорю, уходи от Ильи. Живи здесь... – внятно произнес дед. – Не бойся быть свободной...

Ей уже кто-то говорил про свободу, но вот кто – она сейчас не могла вспомнить.

– Ладно, мы потом это обсудим, – мягко произнесла она, положив на его горячий лоб руку. – А сейчас ты поспи, тебе вредно столько болтать.

– Я не болтаю, я дело говорю... Потом будет поздно!

Он сердился и дышал тяжело, с хрипом. Вале кое-как удалось успокоить деда – она пообещала, что сделает все, как он хочет.

Потом Арсений Никитич снова впал в забытье. Валя сидела рядом, ловила каждый его вздох. Потом ей показалось, что ему стало хуже – тени легли вокруг глаз, хрипы усилились...

Было то ли раннее утро, то ли поздняя ночь – тени за окном еще не успели рассеяться. Она принялась звонить в «Скорую», а та не хотела выезжать почему-то. Валя сердилась и спорила, и в конце концов ей сказали, что сейчас приедут...

«Скорая» приехала через полчаса, и хмурый прокуренный фельдшер сказал ей, что это уже агония...

* * *

Десятого мая наконец пришло долгожданное тепло.

Валя сидела за невысокой железной оградой, на узкой деревянной лавочке. Перед ней две могилы – старая, с мраморной плитой, на которой было высечено имя ее матери, и свежая – небольшой холм, весь засыпанный цветами. Здесь лежал Арсений Никитич.

В душе ее царило странное опустошение и покой, словно она дошла до конца дороги, до поворота, и остановилась, усталая, ненадолго. О том, что ждало ее впереди, она старалась не думать.

Едва слышно шелестели липы над головой, солнечные зайчики метались по соседним надгробиям, и вдруг в этой тишине зачирикали воробьи – звонко и весело.

Валя вздрогнула и оглянулась на них с изумлением, словно забыла о том, что жизнь, оказывается, продолжается. Вокруг никого не было – лишь далеко, у входа, спрятавшегося в зарослях зеленого плюща, кто-то медленно брел по аллее между могил.

Она снова принялась смотреть на цветы перед собой. А потом словно кто-то толкнул ее: «Очнись, это он!» Валя снова обернулась и поняла, что фигура, бредущая по дороге, кажется ей странно знакомой.

«Нет, этого не может быть, – сказала она себе. – Откуда он тут может взяться? Это мираж, галлюцинация... Ну да, точно, галлюцинация – я, наверное, схожу с ума».

К ней приближался Ваня Тарасов.

Она вскочила. Потом снова села. Прижала руки к груди – сердце билось так сильно, как будто хотело выпрыгнуть из груди.