– Так уж никому и не прислуживал? – нараспев проговорил полуголый.

– Токмо девам прекрасным.

– А вот это зря.

Глаза цвета темного пива, в которых порой означался металлический просверк, цепко оглядывали по-Харраду, словно пытались что-то отыскать. Наконец остановились на укрытом в ножнах мече. Эфес с затейливой насечкой и громадным самоцветом вместо шишечки говорил о том, что оружие не простое. Значит, не прост и хозяин.

– Ты кто? – вопрос был прямолинеен донельзя.

– Странствующий рыцарь. Харр по-Харрада с дороги Аннихитры Полуглавого, ответ был исполнен достоинства – следовало держать марку. – И на пирах пою.

– Рыцарь… – задумчиво повторил вопрошавший. – Никогда не слыхал такого имени.

Он щелкнул пальцами, и тотчас ему был подан небольшой кожаный мешочек с перевязкой. Распустив шнурок, он вытряхнул на ладонь несколько зеленокаменных плюшек с тисненым звездчатым знаком.

– Приходи завтра, – проговорил он, подавая монеты по-Харраде. – Я тебе сам щит выберу.

– А я, господин, к тебе пока не нанимался, – еще спокойнее, чем прежде, отвечал странствующий рыцарь, пряча, однако, в карман кафтана то, что здесь, как он уже догадался, заменяло тихрианский жемчуг

– Все равно приходи, – небрежно кинул через плечо хозяин чудовища, нисколько не сомневаясь, что этих слов будет достаточно: придет.

И неспешно, даже чуточку вразвалку направился к высоченному – человек пять друг на друга станут, и то до крыши не дотянутся – дому, обставленному подпорными столбами. Столбы были испещрены причудливым тиснением – узоры да заклинания, так ведь только клинки дорогого оружия чеканят. Наверху, вдоль края крыши, виднелись зеленые идолы из того же узорчатого камня… Опершись на столб, он обернулся.

– Только ты тут петь не вздумай! – крикнул он Харру и исчез в плотной зелени, заполнявшей дом.

Менестрель только пожал плечами: ишь ты, не вздумай! Оттого он и бегал от одной дороги до другой, чтобы им вот так не командовали.

Обойдя кругом дом с идолами, он увидал другой, почти такой же, только у того вдоль крыши стояли Кадушки с невиданными цветами. А возле стены, кажется, было то, что он так долго и безуспешно искал – молчаливый рядок людей, присевших прямо на землю, с различной утварью и снедью, демонстративно разложенной на коленях. Харр двинулся к ним, потирая руки и издали уже приглядываясь к жирной куцекрылой птице, сонно покоящейся в чьем-то подоле. Подойдя, решил не торговаться, а потому сразу ухватил пришедшуюся по сердцу дичинку за связанные лапы:

– За сколько отдашь?

Владелица птицы ойкнула, обморочно закатила глаза и, упав на бок, поползла в сторону. Те, что были поблизости, тоже начали расползаться, укрывая руками и подолами свой товар.

– Да заплачу я!.. – начал было Харр, нашаривая в кармане побрякивающие кругляшки, и тут из-за колонн вылетела стража – один, два… Четверо. Бросились молча, как хорошо обученные псы.

– Цыц, вы! – крикнул Харр, подымая, как дубину, меч в жестких ножнах. Не поняли, что ли – покупаю я? Не понахалке…

Нет, не поняли, пока одного не приложил ножнами по голове, а другого не отбросил строфионьим ударом обратно меж витых столбов, аж зелень захрустела. Двое других заверещали, по всей видимости, призывая подмогу. Харр вздохнул ну что за город, и драться-то по-настоящему не умеют, а нарываются на кулак на каждом шагу. Но из-за угла высыпало уже около десятка, и непонятно, чем бы закончилось дело, если бы не раздался звонкий девичий крик:

– Стойте! Именем Стенного, Лесового и Ручьевого, стойте!

Все замерли, как стояли. Харр тихонечко повернул голову – надо же, Мади! Никогда бы не подумал, что у нее может прорезаться такой повелительный, прямо-таки княжеский голос!

– Это чужеземец, – проговорила она, подходя ближе и придерживая за руку белокурого голыша в плетеных лазурного цвета лапотках и таком же ошейничке. – Он не знал, что это – данники аманта. Но он на службе… ты ведь получил место стража лихолетья, господин?

– Естественно. И не токмо место, но и жалованье. Для пущей убедительности он побрякал каменными монетками.

– Любой, кто скрестит с ним оружие, оскорбит стенового аманта!

Воинов как ветром сдуло. Харр наклонился к девушке – сейчас она ему показалась еще более хрупкой и маленькой, чем тогда, в лесу, и только тут заметил, что она дрожит.

– Да ты что, испугалась?

Она даже не кивнула – захлопала ресницами.

– За меня? Вот дурочка. Да я бы их…

Но тут она подняла на него лицо, и он поперхнулся.

В лесу он ее и не разглядел, да и Махида его сразу приворожила. Но тут первое, что пришло ему в голову, – это то, сколько же раз в своих странствиях он дивился чему-то невиданно безобразному, до тошноты омерзительному. А вот красе невиданной – раз-два, и обчелся. Сейчас впору было загибать еще один палец.

Его поразила даже не та торжественная, благоговейная плавность, с которой некий творец начертал на песке судьбы контуры этого лица; его привела в изумление непреходящая светоносность ее спокойного полудетского лика, и попадись сейчас Харру тот лихолетец, что порешил вчера ее подругу – подвесил бы за причинное место за одно только то, что затуманил ужасом эти черты.

А вторая его мысль была та, что достанься она ему самому по жребию или на выкуп – посадил бы в светлый угол и любовался от одного дыма до другого…

А вот третья мысль была: все-таки на широкую лавку да под щекотную гукову шкурку заваливался бы он не с ней, а с Махидой.

На погляд была девка рождена – не для сладких утех.

– Ладно ты их разогнала, – не зная, что дальше сказать, буркнул он. Ишь, все косточки на кулаках ободрал – с утра прикладываюсь.

Она тихонько засмеялась, как зажурчала:

– Меня слушают, потому что Иоффа чтят. Мастер он, один на все Многоступенье. А сейчас ступай домой, господин, Махида тебе руки травой-утишьем обвяжет, а я ввечеру зайду, снеди принесу – с Иоффом за большой рокотан рассчитались, в кладовушке повернуться негде.

Говорила она степенно, как взрослая хозяйка большого дома, а сама-то – от горшка два вершка, едва ему по грудь. Балахончик белый, праздничный, перепоясан ленточкой алой, как и на сандалиях. В таком наряде-то не больно в кладовушку сунешься. Не иначе полон дом челяди. А дед-то, небось, скареда, даже на бусы дешевенькие не расщедрился. На внучке – и на том ожерелок плетеный. Видно, не умеет девонька просить, не чета Махиде…

Он нащупал в кармане ракушечную нитку, покрутил в пальцах. Потом решил негоже принародно-то.

– Я пойду, господин, поклонюсь лесовому аманту, – она еще раз озарилась улыбкой, скользнула мимо него и канула в упругую лиственную завесу, несомненно служившую дверью в этот диковинный золоченый дом.