Жомини действовал вполне логично, особенно в русле последних политических ориентиров. Начавшееся в 1872 г. сближение Австро-Венгрии, Германии и России получило название «Союз трех императоров».

В конце апреля 1873 г. в Петербург прибыл германский император Вильгельм I. Его сопровождали канцлер О. Бисмарк и начальник Генерального штаба Г. фон Мольтке. В ходе визита была подписана военная конвенция, носившая оборонительный характер. Она обязывала каждую из сторон оказать помощь двухсоттысячной армией другой стороне, если та подвергнется вооруженному нападению какой-либо державы.

А за полгода до этого, в сентябре 1872 г., в Берлине состоялось свидание императоров Австро-Венгрии, Германии и России. Встреча носила во многом демонстративный характер. «Я хотел бы, — иронично говорил по этому поводу Бисмарк, — чтобы они образовали дружную группу вроде трех граций Кановы…»[434]. В переговорах с Андраши Горчаков пытался нащупать, чем можно заинтересовать Австро-Венгрию, чтобы привлечь ее на свою сторону и оторвать от возможного сближения с Великобританией. Свидание трех императоров почти совпало с началом конфликта Петербурга и Лондона из-за Хивы, поэтому задача обезопасить западные границы страны в случае англо-российского столкновения на Востоке становилась весьма актуальной. Андраши, со своей стороны, добивался от Горчакова поддержки требований Вены на Балканах, в частности по противодействию территориальному и военно-политическому усилению Сербии.

Бисмарка же в Берлине волновал только один вопрос — обеспечить изоляцию Франции.

В конце мая 1873 г. года Александр II в сопровождении Горчакова отправился в Вену. В австрийской столице царь и его канцлер пытались склонить императора Франца-Иосифа и Андраши примкнуть к русско-германской военной конвенции. Однако те отказались, считая данный шаг слишком рискованным для своей страны. Ведь после 1856 г. англо-русское противостояние точнее, чем холодная война, определить было сложно. Оказаться же втянутой в конфликт с Англией — такая перспектива совершенно не прельщала венских правителей. Вместо военной конвенции они предложили российской стороне более общее и менее обязывающее соглашение. 25 мая (6 июня) в Шенбрунне под Веной оно было подписано Александром II и Францем-Иосифом. В целом все свелось к декларации намерения двух императорских дворов избегать разладов и согласовывать свои действия в угрожающих ситуациях. Горчаков и Андраши подтвердили ранее выдвинутый российским канцлером принцип невмешательства в турецкие дела. При этом Горчаков, по словам Жомини, понимал его «в пользу христиан» и оговорил условием, что Вена не выступит против балканских христиан, если они, «выбрав благоприятный момент», организованно поднимутся на борьбу. При этом Горчаков заявил, что приложит «все усилия для предотвращения необдуманных, несвоевременных и изолированных восстаний, которые всегда кончались для христиан плачевно». Андраши согласился принять такое понимание невмешательства, не афишируя его[435].

11 (23) октября 1873 г., после прибытия в Вену, к Шенбруннской конвенции присоединился германский император Вильгельм I[436]. Скрепленная подписями трех монархов конвенция получила «неточное название союза трех императоров. На деле это был не союзный договор, а скорее консультативный пакт»[437].

Летом 1875 г. Жомини поспешил развеять главные опасения Андраши. Россия, по его заверениям, не намерена была потворствовать Сербии и Черногории в поддержке восстания[438] и добиваться создания новых автономных славянских областей в пределах Оттоманской империи. Вернувшийся из отпуска в начале декабря 1875 г. Горчаков полностью одобрил действия и заявления Жомини.

Австро-Венгрия была удовлетворена, и стороны «центра соглашения» быстро договорились относительно совместных мер. Разработка конкретной программы реформ в восставших провинциях была поручена австро-венгерской стороне.

В июле 1875 г. Жомини писал французскому послу в Петербурге:

В том же месяце, направив письмо поверенному в делах в Константинополе А. И. Нелидову, Жомини заметил в нем:

Верил ли барон Жомини в то, о чем писал? Наверное, да. Летом 1875 г., глядя из далекого Петербурга, такой образ мыслей и действий мог казаться весьма разумным и практически плодотворным. Но очень скоро фраза о «сизифовом труде» зазвучала тонами суровой обреченности, и вихри Балканского кризиса стали в клочья рвать прекраснодушные планы столичных российских дипломатов.

Первый удар по таким планам нанесли итоговые суждения консулов великих держав, посланных с согласия Турции в охваченные восстанием провинции. Консулы убедились в весьма малой результативности «нравственного воздействия» на стороны конфликта. Противоречия оказались настолько глубоки и непримиримы, что, «по мнению комиссии, только отделением Герцеговины от Турции и коренными переменами в ее управлении можно было умиротворить край»[441].

Но подобные выводы подразумевали не что иное, как путь усиленного давления на Турцию, а значит, и вмешательства в ее внутренние дела. А это неизбежно открывало перспективу военного воздействия на Оттоманскую империю. Однако идти по такому пути в то время не желала ни одна из великих держав, предпочитая оставаться на почве дипломатических переговоров. Но каких?..