А фортификации Адрианополя, а расположенная ближе к турецкой столице оборонительная линия в районе Чаталджи?! «…Как можно сдать такие позиции…» — недоумевал Скобелев в январе 1878 г., восхищаясь их инженерной продуманностью, очевидно являвшейся плодом британских специалистов[426]. Взять такие укрепления — не то, что плевненские. Этими мыслями Михаил Дмитриевич откровенно делился со своими соратниками. Если бы турки своевременно заняли эти укрепления и организовали здесь оборону, то цена, заплаченная русскими за Плевну, показалась бы весьма умеренной.

Плевненский капкан — прежде всего «творение» русского верховного командования. Это следствие серьезных кадровых проблем, дефектов в планировании, организации и управлении военными действиями русской Дунайской армии.

Но, разбирая решения и действия русского командования, невольно начинаешь задаваться вопросами: а может быть, их сковывали серьезные внешние условия, отнюдь не военного характера, и в этой ограниченности как раз и скрыты глубинные корни «Плевны»? Ответ же на вопрос — почему не реализовался вариант «Анти-Плевна»? — может быть, тоже надо искать здесь.

Так, распутывая нить «плевненского» клубка, мы непременно упираемся в комплекс проблем гораздо более широкого плана. И если подбирать ему обобщенное название, то лучшим, на мой взгляд, будет только одно — «Константинополь».

Финальная сцена фильма — прощание на константинопольском вокзале Фандорина и Вари Суворовой. «Упущенная возможность счастья. Фильм об этом», — говорил в видеоприложении к вышедшему на DVD «Турецкому гамбиту» Б. Акунин. Конечно же, об этом, но ведь не только…

Плевненская эпопея закончена, и в фильме во весь экран зритель видит карту, на которой красными стрелками под бравурный марш показана стремительность русского продвижения к Константинополю. Практически без боя занят Адрианополь (Эдирне), и в привокзальном кафе генерал Соболев (М. Д. Скобелев) в кругу своих подчиненных и друзей отмечает предстоящее победное завершение войны.

На станцию тем временем прибывает поезд с турецкими парламентерами для заключения перемирия. «А как было бы эффектно: русский Белый генерал прибивает щит к воротам Царьграда», — мечтательно восторгается капитан Перепелкин — тот самый турецкий супершпион Анвар-эфенди (в романе им является французский журналист Д’Эвре). «Штабные не дадут», — сквозь зубы отвечает Соболев. Однако идея Перепелкина подхвачена, и с подачи Д’Эвре отважный Соболев решается с батальоном солдат «прокатиться» в турецкую столицу. По дороге пункт назначения меняется, и они оказываются в Султан-Капусе (в романе поезд едет в Сан-Стефано), из окон домов которого героям фильма как на ладони видны Константинополь и Босфор.

«Царьград! — взволнованно сказал Соболев, глядя в окно на мерцающий огнями великий город. — Вечная недостижимая мечта русских государей. Отсюда — корень нашей веры и цивилизации. Здесь ключ ко всему Средиземноморью. Как близко! Протяни руку и возьми. Неужто опять уйдем несолоно хлебавши?» — так говорил в романе генерал Соболев, находясь в Сан-Стефано[427]. Так или примерно так думал и мог говорить реальный Михаил Дмитриевич Скобелев зимой 1878 г. Так или примерно так говорили и думали в то время очень многие в России.

Далее же в фильме следует сцена, удивление от которой во многом и побудило меня к написанию настоящей книги.

В комнату, где находился со своими офицерами Соболев, врывается Фандорин, и между ними происходит следующий диалог:

— Господин генерал, Вы понимаете, что Вы натворили?

— Подпалил бороду турецкому султану.

— Скорее бакенбарды государю императору. Вот, видите?

С этими словами Фандорин быстро подходит к окну.

— Вижу, Царьград…

— Нет же, вон там — это английская эскадра. — Фандорин из окна указывает на пролив, и в этот момент на экране зритель видит не менее дюжины британских боевых кораблей. — Согласно сепаратному англо-турецкому протоколу, стоит хотя бы одному русскому солдату войти в Константинополь — эскадра открывает огонь. Англия объявляет войну России. Наша армия и без того обескровлена. Генерал, — почти молящим тоном говорит Фандорин, — мы не можем воевать с Англией. Малейшая ошибка — и будет как в Крымскую войну.

— Черт! Отходим. Труби сбор.

Этими словами завершается тема войны в фильме. Его создатели именно здесь ставят точку и тем самым по-своему отвечают на вопрос: почему все же русская армия не взяла Константинополь зимой 1878 г.?

Мы не могли воевать с Англией, мы боялись, чтобы не получилось как в Крымскую войну, — отвечает нам Акунин словами своего героя.

Вот здесь мы и подошли к тому самому «комплексу вопросов», далеко выходящему за рамки текущих военных действий. Речь идет о целях войны, ее планах, международном и историческом контексте, внутренних ресурсах государства и страны, состоянии умов тех, в чьих руках находилась судьба России, — в общем, обо всем том, что представляло своеобразную философию той русско-турецкой войны. И чтобы разобраться в этом, нам придется отмотать пленку истории назад.

В 1875 г. «балканский котел» противоречий закипел вновь. Началось все, как это часто бывало в истории, с налоговых притеснений, а продолжилось реками крови.

В феврале 1875 г. часть христианского населения Невесинского округа Герцеговины прогнала откупщиков — сборщиков податей, оказала сопротивление турецкой полиции и, опасаясь преследований, укрылась в соседней Черногории. Стремясь предупредить разрастание волнений и неизбежные для себя осложнения, черногорский князь Николай стал ходатайствовать перед султаном о прощении укрывшихся в его княжестве беглецов и удовлетворении их жалоб.

После длительных уговоров константинопольские власти частично удовлетворили просьбу: герцеговинские беглецы были прощены и возвратились в свои селения. Казалось бы, худшие последствия удалось предотвратить. Но не тут-то было. Уже местные турецкие власти вместо того, чтобы продолжить политику умиротворения, арестовали многих вернувшихся.

В ответ часть населения Невесинья с оружием в руках ушла в горы. Длительное время восставшие не предпринимали решительных действий. Они вооружались, укрепляли позиции в горах и ограничивались требованиями о присылке турецких комиссаров для разбора их претензий.

Одновременно расширялась зона содействия восстанию. В Герцеговине очень быстро появились сербские эмиссары, всячески поощрявшие восставших. Сюда же стала поступать материальная, в том числе и военная, помощь от благотворительных славянских комитетов из соседних австрийских областей. Причем военные грузы в адрес восставших спокойно пропускались через австрийскую границу.