— Я тебя смутила, — сказала Айона, когда они ехали к Бойлу.

— Что? Да нет, я не смутился.

— Немножко. Наверное, не надо было набиваться к тебе на ночлег при всех. Вечно я о таких вещах забываю. Мне слишком поздно пришло в голову, что ты, может быть, сегодня и не рассчитывал на компанию.

— Ты для меня уже не компания.

Почему, интересно, такая обыденная реплика показалась ей романтической? Как это ее характеризует? Ну, ладно.

— Потом я подумала, что ты бы мог без проблем отказаться и забрать меня утром.

— Я произвожу впечатление тупоголового?

— Нисколько.

— Только идиот может отказаться провести с тобой ночь.

Еще одно романтическое замечание, подумала она. В духе Бойла Макграта.

— Все равно мне не следовало объявлять об этом во всеуслышание — я же не общий сбор назначала.

— Да уж, это вопрос приватный.

— Я понимаю, и это правильно. Мне надо над этим работать. Но пока, кажется, приватность — не самое главное. Но я к этому отношусь легко, а тебе труднее приходится.

— Пожалуй. Но ты права, сейчас есть дела поважнее.

Он припарковал машину впритык к автомобилю Фина, вышел и, звякая ключами, захлопнул дверцу водителя.

— Спокойной ночи! — прокричал Фин. — И удачной вам поездки!

— Мобильник будет при мне, так что звони, если что-то случится.

На лестнице Айона налетела на Бойла.

— Тебе и впрямь труднее. Но Фину пора привыкать, что ты время от времени приводишь сюда девушек. И наоборот.

— Я сюда женщин не вожу. Как правило.

— А-а. — Соблюдает приватность, подумала она. И не только. — Ну, конечно. Когда ты сам приходишь к девушке, у тебя остается право уйти в любой момент.

— Вот именно. — Он вошел в комнату.

— Тогда ты должен мне сказать, когда захочешь, чтобы я ушла. Лучше это знать, чем думать, что тебя терпят из вежливости.

— Никого я не терплю из вежливости! — Бойл швырнул ключи в какую-то плошку на столике. — К тебе это уж точно не относится.

От его слов Айона расплылась.

— Хорошо. И не надо меня терпеть! Это унизительно.

Ее небольшую сумку он примостил на стул.

— Если бы я не хотел, чтобы ты здесь находилась, ты бы сейчас была в другом месте. Выпить чего-нибудь хочешь?

— Думала, я тебе теперь не компания.

— Так и есть.

Он сгреб ее в своей медвежьей манере, которая ей так нравилась, и потащил в спальню.

— Выпить успеешь.

— И тебе принесу. — Айона стащила с него куртку. — Сапоги! — напомнила она, вызвав у него смех.

— Порядок действий мне известен.

И все равно, в нарушение всякого порядка, они ринулись к кровати. Что-то стягивая, что-то сдергивая рывком и, наконец, скидывая сапоги.

— В прошлый раз мы, кажется, что-то грохнули, — вспомнила она, принимаясь за пуговицы на его рубашке. — Что это было?

— Бабушкина хрустальная ваза.

Она замерла, глаза ее в ужасе округлились. Бойл заулыбался.

— Ах ты, врун! — Она закинула на него ногу и опрокинула на спину. — Ты за это заплатишь! — Скрестив руки, она ухватилась за край свитера, стянула через голову и зашвырнула куда-то назад.

— Я заплачу больше, — сказал он. Руки его скользнули по ее телу и поднялись к груди, а она как раз справилась с последними пуговицами.

— Еще как заплатишь, приятель! — Айона нагнула голову, ловя губами его рот, прикусила зубами и пощипала его нижнюю губу.

В ответ он перевернул ее в воздухе и тоже впился ей в губы.

Сгорая от желания, они сбросили остатки одежды и с жадностью накинулись друг на друга.

Все как в прошлый раз. Все так же чудесно, как в прошлый раз, только теперь она уже знала, чту они могут дать друг другу. Опьяненные страстью, охваченные нетерпением, они словно бросались в огонь, после чего наступало медленное кипение, чередующееся с огненными вспышками и взрывами.

Она наслаждалась ощущением тесного контакта двух тел, трения кожи о кожу. От этого кружилась голова. Его голодный, порочный рот, его грубые, жадные руки ощупывали ее всю без стеснения.

Как же она жила и не знала, что значит быть до такой степени желанной?

Ей хотелось ответить ему тем же, показать, что она тоже жаждет обладания.

Бойл не мог насытиться. Сколько бы он ни имел, ему хотелось еще и еще. Овладевая ею вот так, в темноте, в постоянном движении, он чувствовал, что разум ему отказывает — остаются одни ощущения и эмоции.

Она пьянила его, лишала способности мыслить. Заставляла чувствовать себя сильным, как бог, и безумным, как загнанный волк.

Внешний мир исчез. Время перестало существовать.

Реальностью было только ее тело, его изгибы, эти гладкие мышцы под шелковистой кожей. Ее звуки — дыхание, вздох и тихий, очень тихий стон. И ее вкус, такой горячий, такой сладкий.

Она приподнялась — проворные руки, быстрые ноги — и оседлала его, а звезды переливались алмазным сиянием в волосах на ее макушке.

Она приняла его, быстро и глубоко, и, накрытая первой волной экстаза, схватила себя за соски.

И задвигалась вперед и назад, и звезды заливали светом ее потную кожу, а глаза светились порочным победным огнем.

Он впился руками в ее бедра, словно цепляясь за нее и за последнюю ниточку, связывающую его с реальностью.

И она высоко воздела руки и издала такой же порочный и победный крик.

На кончиках ее пальцев мерцал огонь, рассыпаясь крохотными иголочками света, яркими и слепящими, как солнце. Ошеломленный их видом, околдованный ею, он замер — и исторгся.

В темноте, во сне она потянулась к нему.

— Ты слышишь? Слышишь?

— Это просто ветер.

— Нет. — Лес стоял густой. Ночь была темна, как никогда. Где же луна? Куда подевалась луна? А звезды?

И, содрогнувшись от ужаса, она поняла:

— Это в самом ветре.

Ее кто-то звал по имени, окликал обольстительным шепотом. Как прикосновение шелка к обнаженной коже.

— Тебе надо поспать.

— Так я сплю. Или нет?

Она опять вздрогнула, и он потер ее озябшие руки в своих.

— Надо развести огонь.

— Как темно! Слишком темно. Слишком холодно.

— Я знаю дорогу домой. Не бойся.

Он повел ее сквозь лес, подальше от лижущих языков тумана, который стелился по земле, как змей-искуситель.