Любовь в ее сердце переливалась через край.

– Я люблю тебя, люблю, люблю, – шептала Габриель и губы мужа и, все сильнее разгораясь от страсти, показывала ему, насколько сильны чувства, которые она испытывает.

Кэм обезумел от желания. Габриель в мгновение ока снова оказалась на спине. Он накрыл ее собой и широко развел ее колени. Перед тем как войти в нее, он произнес единственные слова, которые она хотела услышать. Руки и ноги Габриель сомкнулись вокруг Кэма. Какое-то время ему удавалось сохранять контроль над собой. Но ее тело сладострастно извивалось под ним и он перестал сопротивляться. Кэм не был нежным, она не позволила ему этого. Ритмично, быстро, силясь продлить наслаждение, он двигался в ней до тех пор, пока их тела не начали содрогаться в кульминации удовольствия.

Когда Кэм попытался отстраниться, Габриель удержали его, обхватив рукой за шею.

– Я не позволю тебе взять обратно свои слова, – сказала она и медленно, нежно поцеловала его в подбородок. – Ты любишь меня. Ты мне так сказал.

Кэм улыбнулся жене.

– А я не позволю тебе забыть, какой искусной ты стала в постели.

Румянец залил ее щеки, но причиной тому было скорее удовольствие от похвалы, чем смущение.

– Разве… разве то, что мы делаем в постели, искусство? – спросила Габриель.

– Ты становишься настоящим мастером, – поддразнил Кэм и не устоял перед желанием расцеловать эти замечательные румяные щечки.

Широко раскрыв глаза, Габриель бесхитростно взглянула на герцога и серьезно произнесла:

– Думаю, у тебя было немного больше практики, чем у меня.

Кэму стоило большого труда сдержать улыбку.

– Я никогда раньше не был влюблен, – заметил герцог в свое оправдание.

Взгляд девушки потеплел на мгновение раньше, чем улыбка коснулась ее губ.

– Давай еще немного попрактикуемся, – предложила она.

Кэм собирался было прочитать жене лекцию по мужской физиологии, когда она вдруг шевельнулась под ним. Потом ее руки скользнули с его плеч к бокам, оставляя за собой горячий чувственный шлейф. Каждая мышца в его теле напряглась. Кэму уже не хватало дыхания, когда Габриель прижала к себе его голову.

Медленно, обещал себе герцог. На этот раз он возьмет ее медленно и со всей нежностью и умением, на какие только способен. Но темп задавала Габриель. Она только начинала осознавать власть, которую обрела над мужем. «Беспощадна, абсолютно беспощадна», – подумал Кэм, когда Габриель использовала эту власть в самой полной мере.

Пришел сентябрь. Он принес избавление от влажной жары долгого корнуоллского лета. Земля оделась в осенние цвета. Созрели фрукты и пшеница, и фермеры работали не покладая рук, чтобы собрать щедрый урожай. Габриель ничего этого не видела. Хотя она пробыла в Корнуолле уже четыре месяца, ей никогда не позволяли уходить дальше горных утесов у подножия замка, да и то лишь в сопровождении Кэма. Прогулок они почти не совершали. В гости никто не приходил. Не было фехтования в галерее, к которому Габи так привыкла в Нормандии, не было прогулок верхом, и никаких приключений с контрабандистами. Одним словом, ничто не нарушало монотонное, скучное течение долгих летних дней, когда солнце садилось лишь после десяти часов.

Габриель скучала по Лэнсингу. Даже общество Луизы обрадовало бы ее сейчас, хотя Габриель не могла вспоминать о соотечественнице без угрызений совести. Габи чувствовала, что, несмотря на свою невинность, соблазнила Кэма и заставила его бросить леди, на которой он вполне мог жениться. За несколько дней, проведенных в Данрадене до отъезда Луизы, Габриель успела почувствовать, что герцога и ее соотечественницу связывают какие-то тесные отношения. Габриель была почти уверена, что в ближайшем будущем будет объявлено о помолвке. И хотя она не слишком симпатизировала Луизе Пельтье, Габриель сожалела, что не постаралась подружиться с ней. Если бы ей это удалось, думала она, Луиза могла остаться в Данрадене и ей не было бы так одиноко.

А Габи было одиноко. Она скучала. Роль владелицы замка, к которой она не чувствовала ни малейшей склонности, сильно ограничивалась тем обстоятельством, что не нужно было организовывать приемы и званые вечера. Не было гостей, которых надо развлекать. На долю герцогини приходилось только монотонное подсчитывание постельного белья, фарфора и столовых приборов. В ее обязанности также входило следить за армией слуг Кэма. На самом деле, думала Габриель, ее ни капельки не интересует, начнут ли слуги уборку с комнат западного крыла, или важнее почистить серебряные приборы и хрусталь. Ей хотелось бы заняться сначала оружейной комнатой или, быть может, конюшнями. Но там хозяйничал Кэм, и Габриель туда никогда не приглашали.

Герцог был занят делами поместья. Иногда он на короткие промежутки времени покидал жену, когда государственные дела требовали его присутствия в Лондоне. Он был ее мужем. Он был ее любовником. Но больше всего Габриель хотелось, чтобы Кэм стал ее другом. Она ненавидела дистанцию, которую герцог успешно держал между ними в светлое время суток. Совсем другой человек приходил в ее объятия по ночам.

Вполне понятно, что Габриель стала придираться к мужу. Она требовала предоставить ей больше свободы, чтобы доказать доверие к ней. Она жаловалась, что совсем отрезана от внешнего мира. Возможно, несмотря на все его уверения, война уже давно закончилась. Информацию Габи могла получать только от слуг. Она умоляла сообщить хоть что-нибудь о ее дедушке. Кэм был вежлив, но практически ничего не рассказывал. Габриель понимала, что он хочет сделать ее счастливой, но она была близка к отчаянию.

Герцогиня решила, что раз ее слова мало что значат для Кэма, нужно каким-то экстраординарным способом доказать мужу, что ей можно доверять. Ее воображение предлагало самые сказочные решения. Откровенно невыполнимые планы Габриель нехотя отбросила. Ей не удавалось придумать, как одновременно подвергнуть жизнь мужа страшной опасности, вовремя прийти к нему на помощь и суметь получить тяжкие телесные повреждения (не смертельные, конечно), что заставит его пасть на колени в смиренном покаянии (и образумиться наконец). План на котором в конце концов, остановилась Габриель, был гораздо проще, хотя, к ее сожалению, не так драматичен. Она покинет Данраден и вернется по собственной воле. Чем дольше Габриель обдумывала этот вариант, тем больше плюсов в нем обнаруживала. Кэм будет опустошен, когда обнаружит, что она исчезла. Ей не хотелось причинять герцогу такую боль, но радость, которую он испытает, когда она потребует пропустить ее в парадные ворота Данрадена, восполнит пережитые страдания. Тогда ее преданность Кэму останется вне всяких сомнений. Но как это осуществить?

О повторении прошлой попытки побега не могло быть и речи. Во-первых, на каждой башне теперь стояли часовые, а во-вторых, Габи почти наверняка была беременна. Она не посмела бы вызвать гнев Кэма, подвергнув себя и свое бесценное бремя ненужному риску. План должен быть легко осуществим. Что касается обещания Кэму, что она больше не будет пытаться сбежать, совесть Габриель была чиста. Фальшивый побег – и не побег вовсе, по крайней мере, с ее точки зрения.