Морин раскрыла рот от удивления, потом радостно вскрикнула:

— Каупер! Моя любимая картина!

Синклер рассмеялся.

— «Лукреция Борджиа правит в Ватикане в отсутствие папы Александра VI». Признаюсь, я купил ее после того, как прочитал вашу книгу. Пришлось поторговаться, чтобы приобрести ее у Тейт, но я очень настойчивый человек, если чего-то захочу.

Морин с благоговением приблизилась к картине, восхищаясь артистизмом и цветом, который использовал британский художник начала двадцатого века Фрэнк Кэдоган Каупер. Картина изображала Лукрецию Борджиа, сидящую на возвышении в Ватикане, в окружении моря кардиналов в красных мантиях. Первый раз она увидела картину в ее прежнем хранилище, в галерее Тейт в Лондоне. Она поразила ее, как молния. Для Морин одно это изображение объясняло ту злобную клевету, которой столетиями подвергалась эта дочь папы. Ее награждали всеми отвратительными прозвищами, которые только можно было придумать, и среди всего прочего называли убийцей и кровосмесительницей. Лукреция Борджиа была наказана средневековыми историками-мужчинами за то, что отважилась сесть на священный престол святого Петра и издавать папские распоряжения в отсутствие своего отца.

— Лукреция была движущей силой моей книги. Ее история воплотила в себе образ женщины, которую оклеветали и лишили истинного места в истории, — объяснила Морин Синклеру.

Исследование Морин обнаружило, что чудовищные обвинения в кровосмешении были изобретены первым мужем Лукреции, жестоким мужланом, который потерял все после того, как их брак был аннулирован. Он пустил слух, что Лукреция хотела расторгнуть брак, потому что у нее была сексуальная связь с ее собственным отцом и братом. Эта отвратительная ложь распространялась столетиями врагами семьи Борджиа, которая у многих вызывала зависть.

— Эта семья принадлежит к Династии, знаете ли.

— Борджиа? — недоверчиво спросила Морин. — Как?

— По линии Сары-Фамарь. Их предки были катарами, которые бежали в Испанию. Они нашли убежище в монастыре Монсеррат и, в конце концов, ассимилировались в Арагоне, где приняли фамилию Борджиа, прежде чем эмигрировать в Италию. Но их выбор места жительства не случаен, как и их легендарные амбиции. Родриго Борджиа упорно стремился сесть на престол, чтобы вернуть Рим тем, кто, как он верил, были его законными правителями.

Морин в изумлении качала головой, пока Синклер продолжал:

— Воцарение на престоле Лукреции было символом его катарского происхождения. Конечно, женщины равны мужчинам в учении Пути, во всех аспектах, включая духовное руководство. Цезарь сделал заявление, которое стало причиной краха его дочери. Печально, но история сейчас вспоминает Борджиа только как злодеев и интриганов.

Морин согласилась:

— Некоторые писатели заходят так далеко, что даже называют их первой семьей организованной преступности. Это кажется ужасно несправедливым.

— Да, не упоминая уже о полной ошибочности.

— Эта информация о Династии… — Морин еще переваривала все это. — Она определенно проливает новый свет на историю.

— Чувствуете, что предстоит писать продолжение книги, дорогая моя? — пошутил Синклер.

— Чувствую, что исследование займет, по меньшей мере, лет двадцать. Я поражена. Не ожидала, что это касается меня.

— Да, но сначала, я думаю, пришло время взглянуть на главу из вашей собственной жизни.

Морин окаменела. Она просила его об этом, настаивала. Ради этого она приехала во Францию. Но сейчас она не была уверена, что хочет знать.

— С вами все в порядке? — в голосе Синклера прозвучало искреннее беспокойство.

Она кивнула.

— Со мной все хорошо. Это просто потому, что я здесь… Я нервничаю, вот и все.

Синклер жестом показал на стул, и Морин с благодарностью села. Еще одним ключом он открыл встроенный шкаф для хранения документов и вытащил папку, на ходу объясняя Морин.

— Я обнаружил письмо в архивах моего деда несколько лет назад. Когда я узнал о вашей работе и увидел фотографию и кольцо, у меня в голове прозвенели колокольчики. Я знал о потомках семьи Паскаль здесь, во Франции, но я также вспомнил, что когда-то в Америке жил некто по фамилии Паскаль, что имело большое значение. Я не мог вспомнить почему, пока не нашел это письмо.

Синклер осторожно положил панку перед Морин, открыл ее и показал пожелтевший листок с выцветшими чернилами.

— Может быть, мне следует оставить вас одну?

Морин взглянула вверх на него, но увидела в его лице только понимание и заботу о ней.

— Нет. Пожалуйста, останьтесь.

Синклер кивнул, нежно погладил ее руку, потом, молча, сел за стол напротив нее. Морин взяла папку и начала читать.

«Мой дорогой месье Жели», — начиналось письмо.

— Жели? — спросила Морин. — Я думала, это письмо вашему деду.

Синклер покачал головой.

— Нет, оно было в бумагах моего деда, но написано одному местному жителю из древней катарской семьи по фамилии Жели.

Морин ненадолго задумалась о том, слышала ли она это имя раньше, но не стала тратить на это время. Ее слишком интересовало остальное содержание письма.

«Дорогой месье Жели,

Пожалуйста, простите меня, но мне не к кому больше обратиться. Я слышал, что вы обладаете большими знаниями в духовных вопросах. Что вы истинный христианин. Я надеюсь, что это так. Многие месяцы меня терзают ночные кошмары и видения Господа нашего на кресте. Он посещает меня, и Он дарит мне свою боль.

Но я пишу не ради себя. Я пишу ради моей маленькой дочери, моей Морин. Она кричит по ночам и рассказывает мне о таких же кошмарах. Она еще совсем крошка. Как это может происходить с ней? Как я могу остановить это, пока она не начала испытывать такую же боль, какую чувствую я?

Я не могу видеть мою дочь в таком состоянии. Ее мать обвиняет меня; она угрожает навсегда забрать у меня мою малышку. Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста, скажите, что я могу сделать, чтобы спасти мою маленькую девочку.

Со всей моей благодарностью,

Эдуард Паскаль».

Слезы застилали глаза Морин, она отодвинула письмо и дала волю рыданиям.

Синклер предложил остаться вместе с Морин, но она отказалась. Письмо потрясло ее до глубины души, и ей надо было побыть одной. Сгоряча она хотела разбудить Питера, но потом решила не делать этого. Сначала следовало подумать. И недавняя обмолвка Питера об «обещании ее матери не допустить, чтобы с ней случилось то же самое» выглядела подозрительной и вызывала неприятное чувство. Питер всегда был ее якорем, самым надежным мужчиной в ее жизни. Она безоговорочно доверяла ему и знала, что он действует только в интересах ее безопасности. Но вдруг Питер опирается на ложную информацию? Знание Питера о детстве Морин, о чем он отказывался говорить в каких-либо конкретных выражениях, исходило только от ее матери.