— Ну, не надо мне льстить.

— Мы с вами отлично работали, Трэвис, единой командой. Но тут я попал в сложное положение. Оно гораздо опаснее, чем вы считаете. Это очень опасно для меня — здесь находиться. — Ламек между тем ощупывал ладонями стены и похлопывал по ним шляпой. Он обнаружил щель между двумя зеркалами и протиснулся в нее; Анвин последовал за ним.

— Они называют это домом развлечений и удовольствий, — сказал Сайварт. — Но, должен вам сказать, это хуже, чем любая тюряга, в которую мы упрятывали всяких проходимцев. Он то и дело тут появляется — проверяет, здесь ли я. И когда он приходит, у меня возникает ощущение, что мне макушку отвинчивают и светят туда фонарем. Это очень больно, Эд. Вам следовало бы мне сказать, что мне противостоит.

— Я пытался, Трэвис, пытался.

Часть отражений Сайварта пропала. Осталось всего несколько. Он теперь стоял совсем близко от них, но Ламек по-прежнему не мог до него добраться.

Сайварт и его отражения снова заговорили:

— Вы знаете, как он это проделал? Он научился всему у Калигари, у этого маленького безумца, притащившего сюда парк развлечений, этот балаган. Помните его слова: «Все, что я вам говорю, — истина; все, что вы видите, — такая же реальность, как вы сами». И что это все означало?

— Нет, не помню, — сказал Ламек. — Эта техника вышла за стены Агентства. Кто-то выкрал секрет и передал его Хоффману. Гринвуд, наверное.

— В том-то и дело. А то напустили туману… А истина в том, что мы тыкаемся во что-то очень древнее, черт знает какое древнее. В то, что восходит, наверное, к самому началу времен. Оно пришло к нам вместе с этим бродячим цирком, и ваш босс каким-то образом умудрился им завладеть. Мы гораздо лучше обходились без этой методики.

— Откуда вам это стало известно?

— Ну вы же не думаете, я надеюсь, что меня прямо так сразу и прихватили, не так ли? Я сам все это видел. Однако все было совсем не так, как изложено в «Руководстве». Я забрался в самое опасное место и нацелился прямо на самые лихие детали. Хотел понять, как он действует, что им движет.

У Ламека совсем сбилось дыхание. Он остановился и чуть присел, опершись о колени.

— И что потом? — спросил он.

— Никто его не учил говорить разными голосами, — сказал Сайварт. Он теперь расхаживал взад-вперед, и его отражения то множились, то снова сливались в одно. — Он таким родился. Рос в маленьком селении, в провинции, в семье иммигранта. Тяжко им приходилось, все вкалывали как лошади. А он крал у булочника хлеб, изображая его жену — имитировал ее голос и вызывал его из пекарни. Способный был мальчик, не правда ли? Потом он однажды спрятался в церкви на хорах и изобразил голос ангела — и так заморочил голову священнику, что тот изменил все свои проповеди. Убедил его вставить в них всякие странные штучки о полном перевороте в мировом порядке — никакого спасения, а сплошная неразбериха и бардак. А когда они там наконец выяснили, в чем дело, то заклеймили этого парнишку, признав его чем-то вроде дьявола. Они бы, вероятно, прибили его, если бы он не сбежал с проезжавшим бродячим цирком.

Что-то тут было не так. Сайварт весь трясся, пока это им рассказывал, а когда лицо одного из его отражений стало им на минутку хорошо видно, Анвину показалось, что он видит слезы на глазах детектива. Ламек тоже это заметил.

— Трэвис, — сказал он, — у нас нет на это времени.

Сайварт резким движением вынул изо рта сигару и швырнул на пол.

— Это может оказаться очень важным, Эд! Выслушайте меня хотя бы на этот раз! Хоффман был еще мальчишкой, когда мать отправила его бродяжничать с этим цирком. И этот монстр Калигари обучал его, но так и не закончил это обучение. И вот Хоффман решил, что сам до всего дойдет, своим умом. И однажды ночью проник в сознание старого мошенника и попытался узнать все его секреты. Калигари прихватил его за этим занятием и запер там. Пытал его, не давал проснуться. Что хуже всего, Хоффман понимал, что Калигари кое-что от него утаил и всегда будет утаивать. Никогда не поделится всеми секретами, делающими его столь могущественным.

Ламек теперь выглядел совершенно спокойным, словно наконец что-то окончательно понял.

— Как мне кажется, Трэвис, Хоффману просто нужно было дать урок. Такое впечатление, что он несколько перегнул палку.

Теперь в зеркалах осталось только два отражения Сайварта. Оба они отвернулись и вознесли руки к небу.

— Да что вы знаете? Вы же не видели то, что видел я. В любом случае вам лучше бы поделиться со мной своими планами. Кого вы собираетесь привлечь? Надеюсь, он надежен.

— С учетом нынешних обстоятельств, — сказал Ламек, — мне кажется, что лучше бы вам об этом не знать.

Сайварты некоторое время молчали. Потом выпрямились и потянулись, так что затрещали кости. Когда они повернулись лицами к ним, глаза у них были закрыты и они улыбались.

— При каких именно обстоятельствах?

— Я знаю, кто вы, — сказал Ламек.

Сайварты глубоко вздохнули. Раздался хлюпающий звук, и лицо ближайшего к ним отражения как-то расслабилось и сморщилось по краям. Сползло вниз и упало на пол, сложившись при падении как омлет.

Анвин отступил назад, а на кровати в третьем архивном отделении его тело завыло и захныкало в подушку.

Лицо, ранее закрытое маской, оказалось квадратным, мрачным и скучающим. Енох Хоффман открыл глаза и закатал рукава. Чревовещатель был теперь в синей пижаме с красной окантовкой.

Настоящий Сайварт упал навзничь, на прозрачную стену — марионетка с перерезанными ниточками. На вид он был почти без сознания, до предела вымотанный, внутренне измочаленный и изломанный. Может, его мозг, его сознание уже превратились в пыль? Но нет: он кашлянул, скривился, глядя на Ламека, и сумел даже махнуть рукой.

— Мне бы надо вас удавить, — поведал Хоффман супервайзеру. Его обычный голос был таким, как его описывал Сайварт в своих рапортах, — высоким и пришепетывающим, лишенным всяких чувств, даже когда извергал угрозы.

— Для этого вам сперва нужно проснуться, — сказал Ламек. — А вы ведь и не собираетесь, не так ли? Теперь, когда вы его в конце концов схватили, вы не можете себе позволить его отпустить. Вы в такой же мере пленник данной ситуации, как и он.

Иллюзионист-чревовещатель не обратил на его слова никакого внимания; его взгляд был прикован к тому месту, где стоял Анвин. Хоффман подошел поближе, и у Анвина возникло ощущение, что его мокрая одежда вся мгновенно замерзла и превратилась в лед. Коридоры павильона кривых зеркал вытянулись в длину, поэтому теперь казалось, что этот маг и волшебник приближается к ним откуда-то издалека, с огромного расстояния, и приближается неотвратимо, подобно ночному кошмару. Выражение его лица было невозможно понять и определить — оно было словно вырезано из куска дерева.

— Кого это вы притащили с собой? — спросил он.

Анвин в самый последний момент успел отступить в сторону, и Хоффман прошел мимо него. Он дошел до зеркальной стены, зашел за нее и вернулся назад, таща за собой женщину в клетчатом пальто. Он сильно дернул ее, поставил на ноги, и она вскрикнула и качнулась вперед. Ее шляпка съехала набок. Она устояла на ногах, выпрямилась и одернула пальто.