— Мэкинсон, — ответил я ей.

— Твой отец покупает у нас рубашки?

— Нет, мэм.

— Друг. — Суровый взгляд миссис Кюрлис снова обратился к Немо. — Я просила тебя последить за собой и не перегреваться на солнце, разве нет. Немо? И я просила тебя не играть в мяч.

— Я не перегрелся, мама. Я прошто…

— Ты просто не слушаешься меня, вот и все, — оборвала Немо мама. — Господи Боже мой, настанет ли в этой семье когда-нибудь порядок! Должен же быть хоть какой-то порядок, какие-нибудь правила! Твоего отца целый день нет дома, когда он возвращается, то тратит денег больше, чем может себе позволить, а ты только и думаешь, как сломать руку или ногу, и сводишь меня с ума! Тонкая кожа на лице миссис Кюрлис туго обтянула кости, в глазах появился нестерпимый бешеный блеск.

— Разве я не напоминаю тебе постоянно, что ты болезненный мальчик? Достаточно сильного порыва ветра, чтобы сломать тебе руку!

— Шо мной вше в порядке, мама, — отозвался Немо. Его голос звучал очень тихо, и сам он выглядел жалко. На его затылке выступил пот. — Чештно.

— Ты будешь твердить это, наверное, пока тебя не принесут домой с сердечным приступом? Или пока не упадешь и не выбьешь себе зуб. Кто, скажи на милость, будет оплачивать счет дантиста — наверняка не отец твоего дружка? Миссис Кюрлис вновь смерила меня презрительным взглядом.

— Поразительно, неужели в этом городке никто не носит хорошо сшитые рубашки? Хорошо сшитые белые рубашки, неужели они тут никому не нужны?

— Нет, мэм, — чистосердечно признался я. — Думаю, что никому.

— Понятно, мой маленький денди, — проговорила она. В се голосе не было ни намека на веселье. Ее ухмылка была раскаленной и яркой, как полуденное солнце, и на нее было так же больно смотреть. — Вас что, еще не коснулась цивилизация: Она схватила плечо Немо одной затянутой в желтую перчатку рукой.

— Давай-ка в дом! — приказала она ему. — Ну-ка, быстро, марш! Сию минуту! Мама Немо принялась толкать его к крыльцу, и он послушно поплелся домой, лишь раз печально оглянувшись на меня через плечо. В глазах Немо застыло нестерпимое желание вернуться и продолжить игру. Я должен был спросить ее о том, о чем давно хотел. Просто обязан.

— Миссис Кюрлис? Может быть, вы разрешите Немо играть за младшую лигу? Поначалу я думал, что она собирается уйти, не ответив, не обратив на меня внимания. Но она неожиданно остановилась у ступеней крыльца и резко повернулась ко мне. Ее глаза от ярости превратились в щелки.

— Что ты сказал?

— Я.., спросил вас.., почему бы вам не позволить Немо играть за младшую лигу. Я хотел сказать.., у него совершенная ру…

— Мой сын — хрупкое создание, неужели ты еще не понял это, мальчик? Ты вообще понимаешь человеческую речь? Понимаешь, что означает слово хрупкий? Не дав мне раскрыть рта, она начала кричать:

— Это означает, что у него слабые и хрупкие кости! Это означает, что он не может играть с другими детьми и не может выполнять почти никакую работу по дому. Это означает, что он не такой дикий, как другие мальчишки!

— Да, мэм, но…

— Немо не такой, как вы, другие! Он не из вашей банды, как вы этого не поймете? Он воспитанный и цивилизованный мальчик, он не станет носиться по полю и валяться в грязи, как вы, словно дикий зверь.

— Но мне казалось, что ему нравится.., или, точнее сказать, может понравиться…

— Послушай, мальчик! — снова прервала меня миссис Кюрлис; похоже, она готова была сорваться на визг. — До каких пор ты будешь стоять на моей лужайке и объяснять мне, что хорошо и что плохо для моего сына? Не ты сходил по ночам с ума, когда Немо было три года и он чуть не умер от пневмонии. А где был его отец, ты знаешь? Его отец, как обычно, был в дороге, пытался продать свой товар, чтобы мы могли удержаться на плаву! Но мы все равно лишились нашего дома, прекрасного дома с окнами-фонарями! И никто не помог нам! Никто из благоверных прихожан не помог нам! Ни один человек, можешь себе представить? Мы потеряли наш замечательный дом, где на заднем дворе была похоронена моя собака! Лицо миссис Кюрлис задрожало, на мгновение под тугой маской гнева я заметил отблеск настоящего разрывающего сердце отчаяния, страха и горькой обиды. Она все это говорила, ни на секунду не отпуская плечо Немо. Потом маска снова восстановила свою целостность, и миссис Кюрлис презрительно рассмеялась.

— Я знаю, что ты за мальчик! Я многих таких перевидала, как ты, во всех городках, где нам приходилось жить! Вам только и нужно, что поиздеваться над моим сыном, вы только и мечтаете, чтобы обидеть его, потому что он не такой, как вы! Вы ищете его дружбы, а сами смеетесь за его спиной! Вы бегаете вместе с ним, но при удобном случае подставляете ему ногу, чтобы он упал и разбил себе коленку, вы заговариваете с ним, потому что хотите услышать, как он шепелявит, — это кажется вам смешным. Так знайте: вам придется поискать другой объект издевательства, потому что мой сын не станет с вами водиться!

— Я и не думал над ним издеваться!

— Убирайся в дом! — неожиданно заорала миссис Кюрлис на Немо и сильно пихнула его в спину по направлению к крыльцу.

— Мне нушно идти, — сказал Немо, стараясь сохранить видимость достоинства. — Ишвини, Кори. Сетчатая дверь затворилась за его спиной. Потом с окончательным, финальным стуком захлопнулась и внутренняя дверь. Птицы продолжали щебетать, глупые и веселые в своем пернатом счастье. Я стоял на зеленой лужайке Кюрлисов, моя черная тень лежала на сочной траве как выжженный след. Я увидел, как на окнах, выходящих на улицу, опустились жалюзи. Не о чем было больше говорить и делать больше было нечего. Я повернулся, оседлал Ракету и покатил к дому. Когда я ехал домой и летний душистый воздух бил мне в лицо, а позади меня заходились пылевые вихри, мне пришло в голову, что не все тюрьмы на свете похожи на мрачные серые здания со сторожевыми вышками по бокам и забором из колючей проволоки. Некоторые тюрьмы имеют вид обычных домов с закрытыми жалюзи, не пропускающими внутрь ни единого луча солнечного света. Некоторые тюрьмы — это клетки из “хрупких” костей, украшенные кружевными воротниками в красных горошках. Невозможно сказать, что за тюрьму вы видите перед собой, до тех пор, пока вы не узнаете, что за узник томится внутри. Такие мысли ровной чередой проходили в моем сознании. Вдруг Ракета резко вильнул в сторону, чтобы избежать столкновения с нагим Верноном Такстером, уверенной походкой направлявшимся куда-то. Уверен, что золотой глаз Ракеты мигнул от удивления при виде мужчины, разгуливающего по мирному городу голышом. Прошел июль, похожий на сон в летний полдень. Все эти дни я занимался, как у нас говорили, “ничегонеделанием”. Джонни Вильсон поправился и не принимал больше таблеток от головокружения. Ему разрешили присоединиться ко мне, Дэви Рэю и Бену и участвовать в вылазках в окрестностях. Но Джонни было наказано вести себя осторожно и не ввязываться в опасные приключения, потому что, по словам дока Пэрриша, травмы головы проходят очень долго и требуют пристального внимания и осторожности в течение многих месяцев. Джонни и прежде был самым тихим и спокойным из нас, а теперь, я заметил, его движения еще больше замедлились, каждый его шаг стал продуманным и очень экономным. Обычное место Джонни стало в хвосте нашей велосипедной гонки, даже позади неуклюжего толстяка Бона. С тех пор как Брэнлины избили его почти до бессознательного состояния, Джонни словно прибавилось несколько лет; он как будто отдалился от нас и держался особняком, но что в точности происходило внутри него, было трудно объяснить. Я думаю, перемены в Джонни были связаны с тем, что ему довелось вкусить горьких плодов боли и обиды больше всех нас и часть того волшебного беззаботного взгляда на мир, что отличает детей от взрослых, исчезла, и теперь, как бы он ни налегал на педали своего велика, ему было ни за что не догнать это волшебство. В свои юные годы Джонни на мгновение заглянул в черную дыру смерти, в которой отчетливо увидел то, что нам, его беспечным друзьям, могло только туманно пригрезиться в самые грустные минуты. Он увидел, как летнее солнце льет свои лучи на Землю, на которую уже не ступит его нога. Мы сидели в тени Ледяного Дома, обдуваемые несшейся из его снежных легких — морозильных камер — прохладой, и говорили о смерти. Первым тему поднял Дэви Рэй, поведавший нам, что не далее как вчера его отец сбил на дороге кошку; когда они приехали домой, часть внутренностей кошки все еще была прилеплена к передней шине. “У собак и котов собственные небеса”, — согласились мы. “Интересно, есть ли у них свой ад? ” — спросили мы друг друга. “Нет, — таково было мнение Бена, — потому что звери не грешат”. “А как быть, когда собака бесится и кусает всех направо и налево, после чего ее приходится усыпить? — поинтересовался Дэви Рэй. — Разве это не смертный грех? ” Но этот вопрос только породил у нас другие вопросы.