Мария-Антуанетта[164]

После этого прошло еще двенадцать лет. Произошла революция, и она действительно оказалась ужасной. Придворные уже растратили все деньги в стране. Им больше нечем было оплачивать свою непомерную ежедневную роскошь. И тогда в 1789 году король Людовик XVI наконец созвал собрание представителей дворян, духовенства и буржуазии – трех сословий. Он ждал, что они посоветуют, как получить еще денег.

Предложения и требования сословий не понравились королю, и он передал им через своего церемониймейстера приказание отправиться по домам. Но тогда очень умный и пылкий человек, которого звали Мирабо, ответил: «Идите и скажите вашему господину, что мы собрались здесь по воле народа и что нас нельзя удалить отсюда иначе, как силою штыков».

Никто еще никогда не разговаривал с французским королем таким тоном. При дворе не знали, как поступить. Пока король размышлял, дворяне, духовенство и буржуазия продолжали обсуждать, как уменьшить бесхозяйственность в стране. Никто не собирался свергать короля, они хотели только провести такие же улучшения, как в других государствах. Но король не привык, чтобы ему что-то диктовали. Сам он был слабым и нерешительным человеком и больше всего любил заниматься слесарным делом, но он, конечно, считал, что никто не решится противиться его воле. Поэтому он стал собирать войска, чтобы разогнать собрание трех сословий. Но это вызвало возмущение парижан. Для них это собрание было последней надеждой. Люди собрались и все вместе напали на государственную тюрьму, которая называлась Бастилией, – раньше там сидели многие философы-просветители, и теперь все думали, что в ней заключены невинные люди. Король не посмел стрелять в народ, так как не хотел вызвать еще большего раздражения. Поэтому парижане взяли могучую крепость штурмом и перебили ее гарнизон. Люди с восторгом ходили по парижским улицам и радостно вели с собой освобожденных заключенных, хотя выяснилось, что в тот момент там сидели только настоящие преступники.

А между тем собравшиеся представители сословий творили неслыханное: они хотели провести в жизнь основные идеи Просвещения. Они руководствовались принципом, что все люди, как разумные существа, равны между собой и должны быть равны перед законом. Присутствующие дворяне подали всем великолепный пример и добровольно, посреди всеобщего восторга, отказались от своих привилегий. Теперь любой француз мог занимать любую должность, и все граждане обладали одинаковыми обязанностями и правами, которые назвали правами человека. Было провозглашено, что настоящим правителем является народ, а король – только его представитель.

Понимаешь, что собрание сословий хотело этим сказать? Правитель существует для народа, а не наоборот, народ для правителя. Правитель не имеет права злоупотреблять своей властью. Но парижане, которые прочитали об этом в газетах, поняли мысль о правлении народа совершенно по-другому. Они решили, что власть должна принадлежать только тем, кого тогда и называли народом: людям, которых они видят на улицах или на рынках. И так как король вел себя совсем не разумно и просил иностранных государей помочь ему в борьбе против собственного народа, то рыночные торговки и мелкие буржуа из Парижа отправились в Версаль, убили там охранников, ворвались в роскошные залы, украшенные прекрасными хрустальными люстрами, зеркалами и гобеленами из камчатных тканей, и заставили короля и его жену Марию-Антуанетту с детьми и свитой переехать в Париж. Там они действительно оказались под властью народа.

«Свобода! Равенство! Братство!»[165]

Один раз король попытался бежать за границу. Но так как он все делал долго и медленно, будто собирался в поездку на придворный маскарад, то его и его родственников узнали, задержали и вернули под строгой охраной. Собрание сословий (которое к этому времени уже упразднило сословия) теперь называлось Национальным собранием и успело ввести много новшеств. У католической церкви отняли все владения. Точно так же поступили и с теми дворянами, которые бежали за границу в страхе перед революцией. А затем было решено, что народ должен выбрать новых представителей и они сами будут принимать законы.

И вот в 1791 году множество молодых людей со всех регионов Франции собрались на заседание собрания в Париже. Но другие европейские короли и правители не хотели дальше наблюдать, как во Франции все больше ограничивают и уничтожают власть короля. Они не слишком хотели поддерживать Людовика XVI, во-первых, потому, что он изначально не вызывал особенного уважения, а во-вторых, многим иностранным державам нравилось наблюдать, как Франция теряет свое могущество. Но все-таки Пруссия и Австрия отправили своих солдат против Франции для защиты короля. Французский народ пришел в ярость. Вся страна восстала против этого непрошеного вмешательства извне. Теперь в каждом дворянине и приверженце короля видели предателя, поддерживавшего иностранных королей. Ночью толпы врывались в дома тысяч дворян, хватали их, бросали в тюрьму и убивали. Ситуация становилась все более тяжелой. Люди хотели искоренить и уничтожить все обычаи прежней жизни.

Дантон[166]

Начали они с одежды. Сторонники революции не носили ни париков, ни панталон до колен, ни шелковых нарядов. Они надевали красные колпаки и такие длинные штаны, как те, в которых мы ходим сегодня. Эта одежда была проще и дешевле. В таком виде они маршировали по улицам и призывали: «Смерть аристократам! Свобода, равенство, братство!» Правда, у якобинцев – так называли самую буйную партию – с братством дела обстояли не слишком хорошо. Они боролись не только против аристократов, но и против всех, кто думал не так, как они. Победив своих противников, они отрубали им головы. Тогда была придумана специальная машина, гильотина, чтобы просто и быстро рубить головы. Якобинцы создали особый суд – революционный трибунал, который каждый день приговаривал людей к смерти и отправлял их на одну из парижских площадей под нож гильотины.

Вожди восставших народных масс были удивительными людьми. Один из них, Дантон, пылкий оратор, смелый и решительный человек, громогласно призывал к новым битвам против сторонников короля. Другого звали Робеспьер, и он был полной противоположностью Дантону. Холодный, сухой адвокат, постоянно произносивший длинные речи с обязательным упоминанием древних греческих и римских героев. Он всегда очень аккуратно одевался и двигался так осторожно, что, стоя на высокой трибуне Национального собрания, напоминал смешного и одновременно страшного учителя. Он все время говорил о добродетели: о добродетели Катона и добродетели Фемистокла, о добродетели человеческого сердца вообще и о ненависти к пороку. А раз необходимо ненавидеть порок, то нужно рубить головы врагам Франции. И тогда добродетель восторжествует. Врагами Франции он считал всех, кто