Видимо, Чиано убедил себя в том, что, вопреки очевидности, европейская война не затронет его страну и что поражение Германии не станет самым худшим событием для Италии. Говорили, что после встречи Чиано отправился восвояси в дурном настроении, явно разочаровавшись в немцах и, надо надеяться, в самом себе тоже. Чиано унес впечатление, что война надвигается. Позже в Ватикане он заявлял, что Риббентроп открыто сказал ему, что немцы хотят войны.

Надежда, что наши союзники могли преподать нам полезный урок, исчезла, мы не получили никаких уроков и от наших врагов. Поэтому мы пришли к заключению, что война с Польшей становится реальностью. Полагаю, что мы не ошиблись в своем мнении, я сам не видел, как лучше прояснить ситуацию.

Я ошибался только в отношении России. Я не ожидал, что их нежелание вступать в войну так быстро ослабеет. От нашего посла в Лондоне нам было известно, что Англия и Франция постоянно вели переговоры в Москве. Как я уже говорил, я думал, что знаю, что британское правительство не собиралось проявлять свои чувства, если в Москве Гитлер перехитрит его. Гитлер намеренно старался не спешить в достижении соглашения с Москвой, поскольку опасался потерпеть неудачу и получить отказ, сопровождаемый дьявольским (верный себе, Вайцзеккер играет словами: Tartar laughter может пониматься и как дьявольский смех, и как татарский смех) смехом. Он по-прежнему выводил на передний план экономические вопросы, тогда как русских больше волновали политические проблемы.

Поскольку все шло своим чередом, я немного расслабился. Что касается моего официального участия в деле, то события двигались в соответствии с моими желаниями. Ради безопасности я сказал в середине июня нашему послу в Москве графу Шуленбургу, что хватит говорить о политике и что он должен шаг за шагом продвигаться в экономической области. Шуленбург был прекрасно информирован насчет Восточной Европы и пользовался необычайной популярностью у советских лидеров благодаря своим grand seigneur{Царственные (фр).} манерам. В конце июня я не думал, что Гитлер за столь краткий срок способен прийти к выводу о необходимости политического соглашения. В первые дни августа я говорил себе, что славяне определенно заставят Гитлера сбить свою цену. Я говорил, что Москва ведет переговоры с обеими сторонами и воздержится от последнего слова еще некоторое время, по крайней мере так долго, насколько это вписывается в планы Гитлера.

Такова была расстановка сил в начале августа, когда Гитлер внезапно начал оказывать давление. Руками проинструктированного им Риббентропа он начал громко стучаться в дверь Москвы, и его рвение увеличивалось в прямой зависимости от того, как обострялся польский кризис в конце августа. То, что он собирался сделать с Польшей, Гитлер открыл Чиано в Оберзальцберге 13 августа, заметив, что польский кризис должен быть обязательно разрешен до конца августа. В то же время я постоянно слышал, как в первой половине августа в штабе Верховного главнокомандующего повторяли, что Гитлер не предпримет никаких действий против поляков, не убедившись сначала в реакции русских. Если с ними не удастся достичь соглашения, тогда он отложит свои замыслы, шумно проведет в конце августа юбилей победы при Танненберге (двадцатипятилетие Восточно-Прусской операции 1914 года, в ходе которой немцы (Гинденбург и Людендорф), оставив против 1-й русской армии заслоны и пользуясь развитой железнодорожной сетью, сосредоточили почти все силы своей 8-й армии против 2-й русской армии Самсонова и в боях 26 – 30 августа (н. ст.) нанесли ей поражение. – Ред.), а затем Партийный съезд мира в Нюрнберге.

Теперь стали очевидными две вещи: все зависело от установки дат в программе Гитлера, согласно которым задерживалось или откладывалось заключение договора с Россией. Но 14 августа Гитлер уже не мог себя сдерживать, он предложил послать Риббентропа с визитом в Москву. 15 августа я виделся с английским послом Хендерсоном и в конце нашей беседы намекнул на предполагаемый визит Риббентропа. Конечно, разговор не отмечен в моих собственных записях, поскольку мои действия были очень осторожными, но Хендерсон сообщил о них в депеше, отправленной им в Лондон. «Вайцзеккер... заявил, – писал Хендерсон, – что не только помощь России полякам окажется совершенно незначительной, но что в конечном счете СССР заберет свою долю из польской добычи». Надеюсь, что это предупреждение смогло оказать должный эффект в Лондоне и заставило англичан поторопиться.

19 августа Сталин пожал протянутую Гитлером руку, получив огромный кусок Прибалтики в сферу своих интересов. 20 августа, до того как я узнал, что случилось накануне, я подумал, что гонки с англичанами и французами за расположение русских не разрешены. Но я заметил, что если намечаемая в ближайшую неделю поездка Риббентропа в Москву состоится, «то это означает, что Россия приглашает Гитлера напасть на Польшу и не опасается нового 1812 года. Я возложил все свои надежды на восточную медлительность».

Не стану описывать финальную фазу переговоров, приведшую к подписанию в Москве 23 августа 1939 года советско-германского договора о ненападении. Сам я не сыграл здесь никакой роли. В течение двадцати четырех часов Риббентроп распорядился судьбами Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши и Бессарабии{23 августа 1939 г. Молотов и Риббентроп в Москве подписали Пакт о ненападении сроком на десять лет, а также секретные протоколы к договору о разделе сфер влияния в Восточной Европе.}.

Сердцевиной договора стало разделение Польши и других территорий на германскую и русскую сферы интересов, что было указано в секретном протоколе, текст которого был опубликован только после войны, причем Москва всячески стремилась его дезавуировать. В мае 1946 года мне пришлось подтвердить содержание Протокола по памяти перед Международным трибуналом союзников в Нюрнберге.

Флирт Гитлера со Сталиным привел к возникновению напряженности в отношениях Германии с Японией. Еще до назначения министром Риббентроп установил близкие отношения с тогдашним японским военным атташе в Берлине Осимой. Позже он смог добиться, чтобы этот японский воин, оказавшийся восторженным поклонником немецкого военного возрождения, был назначен послом, что открыло прекрасные возможности для консолидации берлинско-римско-токийского треугольника.

Существовавшее между Японией и Россией напряжение соответствовало сложившемуся в то же время напряжению между Берлином и Москвой. (В это время своей кульминации достигли бои между советско-монгольскими и японскими войсками на реке Халхин-Гол, начавшиеся 28 мая вторжением японцев и грозившие перерасти в полномасштабную войну на Дальнем Востоке. Японцы были разгромлены только 30 – 31 августа, а боевые действия по просьбе японцев прекращены только 16 сентября. Японцы потеряли 25 тысяч убитыми, 39 тысяч раненых попало в плен; советско-монгольские войска – 6900 убитыми и 17 500 ранеными и заболевшими. – Ред.) Но что могло произойти теперь, когда Гитлер и Сталин пришли к тайному соглашению? Как это соотносилось с «тайным приложением» к «антикоминтерновскому пакту» между Германией и Японией, заключенному Риббентропом 26 ноября 1936 года? (25 ноября. – Ред.)

Пока Риббентроп находился на пути в Москву, чтобы подписать договор, мне пришлось выполнить неприятную миссию и познакомить Осиму с этой неприятной для него новостью. Последний, избалованный доверительными отношениями, установившимися между ним и Риббентропом, всегда общался с министром напрямую. В обход существовавшей традиции ближайшие сотрудники Риббентропа предпочитали навещать Осиму в его посольстве, чтобы знакомить его с информацией и получать необходимые сведения, вместо того чтобы японское посольство придерживалось заведенного порядка и направляло своих людей в министерство иностранных дел, где с ними говорили бы более объективно.