Кроме того, Хью заметил, что пара порций Счастья после обеда прекрасно скрашивает остаток дня. Счастье давало ему возможность прочитывать очередное письмо Барбары в состоянии какого-то теплого радостного опьянения, затем сочинять прочувствованный ответ, который предстояло отнести Киске, затем отправляться в постель и крепко засыпать. Но Хью не злоупотреблял напитком. Он опасался его. У алкоголя, размышлял он, есть преимущество – он ядовит. И когда человек начинает злоупотреблять спиртным, он это сразу чувствует. Счастье же никак не давало о себе знать. Оно просто превращало в радостное теплое сияние счастья все тревоги, подавленность, беспокойство, скуку, одним словом, все неприятные ощущения. Уж не было ли Счастье в основном мепробаматом, размышлял Хью. Но он слишком плохо знал химию, да и то что он знал, относилось ко времени двухтысячелетней давности.

Будучи членом группы ответственных слуг, Хью имел возможность получать практически все, что угодно. Но со временем он заметил, что Мемток был не единственным из старших, кто умеренно потреблял напиток. Никто не смог бы пробиться наверх, одурманивая себя наркотиком. Иногда даже случалось, что человек, скатывался обратно на дно, не будучи в силах справиться с благосостоянием, выраженном в неограниченных количествах Счастья. Хью даже не представлял себе, что с такими людьми бывало потом. Хью даже имел возможность держать бутылку Счастья в своей комнате – и это решило проблему Киски.

Хью решил не просить у Мемтока кровать для Киски. Он не хотел наводить его на мысль о том, что использует дитя только в качестве связующего звена между женскими помещениями и Департаментом Древней Истории. Вместо этого он велел девушке каждую ночь устраивать себе постель на диване в его жилой комнате.

Киска была огорчена. К этому времени она уже была уверена, что Хью мог бы воспользоваться ею не только в качестве согревательницы постели, и считала, что он лишает ее возможности создавать мужчине комфорт и приносить ему утешение. Это даже пугало ее. Если она не по душе хозяину, она вскоре может потерять самое лучшее из всех когда-либо имевшихся у нее мест. (Она не осмелилась доложить Мемтоку, что Хью не пользуется ею в качестве согревательницы постели. Она докладывала обо всем, кроме этого). Она плакала.

Ничего лучшего она и не смогла бы придумать. Всю жизнь Хью не выносил даже вида женских слез. Он усадил ее на колени и объяснил, что она ему очень нравится (правда), что ему очень жаль, что он слишком стар, чтобы оценить по достоинству подругу по постели (ложь), и что присутствие кого-либо еще в его постели мешает ему спать (полуправда) – и еще: что он очень доволен ею и хочет, чтобы она продолжала служить ему.

– А теперь вытри глазки и глотни вот этого.

Он знал, что она принимает Счастье. Она жевала свои порции в качестве жевательной резинки – это в самом деле была жевательная резинка, в которую был подмешан порошок. Многие слуги предпочитали Счастье именно в таком виде, потому что это позволяло им целый день проводить в приятном полуопьянении, жуя резинку за работой. Киска все свои не занятые дни проводила у Хью, дожевывая очередную порцию жвачки, когда узнала, что Хью не возражает. Поэтому он не колеблясь предложил ей напиток.

Счастливая Киска отправилась спать, больше не беспокоясь о том, что хозяин захочет избавиться от не е. Таким образом прецедент имел место. После этого каждый вечер за полчаса до того, как ложиться спать, Хью давал ей немного Счастья.

Некоторое время он отмечал уровень жидкости в бутылке. Киска часто бывала у него, когда он сам отсутствовал, и он знал, как она любит зелье. Замков у него в помещениях не было, хотя он, как один из старших слуг имел на них право. Но Мемток не удосужился сказать ему об этом.

Но после того, как он убедился, что Киска не потягивает напиток украдкой, он перестал беспокоиться. В самом деле, Киску ужасала даже мысль о том, что она может что-нибудь украсть у хозяина. Самосознание ее было настолько невелико, что впору было бы маленькой мышке. Она была меньше чем ничего и знала об этом, и у нее никогда ничего не было, даже имени, до тех пор, пока Хью не дал ей его. Благодаря его доброте она начинала становиться личностью, но этот сдвиг все еще был едва заметен и все что угодно могло свести на нет все его усилия в этом направлении. Поэтому она не стала бы рисковать красть у него, равно как не рискнула бы, например, убить его.

Хью, наполовину по наитию, укреплял ее уверенность в себе. Она была опытной женщиной. В конце концов он сдался и разрешил ей тереть ему спину и готовить воду для мытья, одевать его и беспокоиться о его одежде. Она была еще и опытной массажисткой. Иногда ему даже приятно было чувствовать, как ее маленькие ручки разминают ему шею и голову, затекшие после целого дня, проведенного над книгами или у просмотрового экрана для свитков. Одним словом, она старалась делать все, чтобы не быть бесполезной.

– Киска, а чем ты обычно занимаешься днем?

– В основном ничем. Прислуга из моей полукасты днем обычно не работает, если у них есть ночная работа. Поскольку я каждую ночь занята, мне разрешают до полудня оставаться в спальном помещении. Обычно я так и делаю, потому что наша начальница очень любит давать тем, кого она видит шляющимся без дела, какую-нибудь работу. После полудня… Ну, в основном я стараюсь не попадаться на глаза. Это самое лучшее. Безопасное.

– Понятно. Если хочешь, можешь отсиживаться здесь. Вернее, если можешь.

Ее лицо просветлело.

– Если вы достанете мне разрешение, то смогу.

– Хорошо, достану. Можешь здесь смотреть телевизор… Хотя, в это время еще нет передач. Ммм… ты ведь не умеешь читать? Или умеешь?

– О, конечно, нет! Я бы никогда не осмелилась подать прошение.

– Хммм… – Хью знал, что разрешение учиться читать не мог дать даже Мемток. Такое дело требовало вмешательства самого Их Милости, да и то обязательно проводилось расследование причин такой необходимости. Более того, все его такого рода противозаконные поступки, еще более утончали и без того очень тонкую нить, связующую его с Барбарой и могли окончательно лишить его надежды на воссоединение с ней.

Но… Черт возьми, мужчина должен всегда быть мужчиной!

– У меня здесь есть свитки и экран. Ты хотела бы научиться?

– Да защитит нас Дядя!

– Не поминай Дядю всуе. Если хочешь, и если можешь держать свой маленький язычок за зубами – я научу тебя. Чего ты так испугалась! Можешь ничего сразу не решать. Скажешь мне, когда надумаешь. Только никому не говори об этом.

Киска никому не сказала. Умалчивать она тоже боялась, но инстинкт самосохранения подсказывал ей, что если она доложит и об этом, то ее безоблачное счастье может кончиться.

Киска стала для Хью чем-то вроде семьи. Она ласково провожала его на работу, вечером с улыбкой встречала, разговаривала с ним, если ему хотелось поговорить и никогда не заговаривала первой. Вечера она обычно проводила перед телевизором – вернее так называл его Хью – это и в самом деле было телевидение – цветное, трехмерное, и без привычных строк, работавшее на принципах, которых он не понимал.