Уязвлённо Глебка вышагнул вперёд.

— Не боюся. Давай!

Мальчишки сцепились. По привычке Глебка сомкнул глаза. Он делал всегда так, когда совался в возню с крепким удальцом. Закрывая глаза, мальчик смелел, сильнел. Так по крайней мере ему казалось, действовал он уже куда напористее, наверно брал большину. Не было ещё случая, чтоб продул схватку с закрытыми глазами.

Глебка почуял, что варяжик набежал неуклюжий, слабей мухи. Стоило взять грузинёнка за пояс, поднять, как тот в панике задёргал в воздухе ножками, безотчетно вжимаясь в Глеба. Не бросай! А то мне больно будет, я весь в твоём кулаке! Пощади! «Фи, толечко зазря сожмурился…» Глеб погоревал — никакой борьбы не жди! — и как-то небрежно, лениво и вместе с тем уважительно распял того на лопатках.

Жаркий Гоги втолкнул в кружок середняка.

Хотя этот был поплотней, Глеб и его переважил.

С гиком, как в воду, бросился Митя в кукурузную кучу и, вынырнув, размахивая широко своей кепкой, заорал что было радости:

— Да здравствует Гле-бу-лес-ку! Ур-ря-яа! Ур-ря-яа!

Из бухары выскочила всполошённая хозяйка. Ей сказали, что Глеб уборол целых двоих, оттого тут такой базар. Она тоже засмеялась. Но уже скоро в её чистом смехе, в блаженно-детском выражении лица скользнули тени обиды, смех стал тише, водянистей, наконец, вовсе завяз.

Ничего не говоря, она решительно показала рукой в тесте на самого Гоги.

Гоги нажил уже лет восемь. Да и так, ростом, выше Глеба на пол-ладошки, разгонистей в плечах, жирный. Глебу десятого вот мая отстучало лишь семь, видом беднее. Худой, тонкий, хоть в щель пролезть. Кожа да кости, одно основанье. А не забоялась мышка копны!

«Ну, — сказал себе, — была не была! Закрывай, Глеба, глазики».

Долго пыхтели парни.

Глеб чувствовал, боровок сильнее. Впролом не сшибить, Значит, поддаться? Не-ет, так дело не пойдёт. А не позвать ли в помощники товарища Хитренкову?[82]

Держась с Гоги за плечи, Глеб стремительно пятится. Гоги в душе ликует. «Враг» бежит, сейчас я его махом и ущучу! Уверовал до поры в победу, уже заслышал сладкие возгласы ликования. Приопала в нём бдительность, размякла. Зато откатывающийся грозный львёнок — лев лишь на то и отступает, чтоб дальше прыгнуть, — слился в кулак, скомандовал себе «Ну!» и, неожиданно, вероломно поднырнув под Гоги, бросил через себя растеряшу.

Стоя на плечах, Гоги сообразил, что допустил непростимую, недозволительную оплошку. Рановато запраздновал удачу! Заполошно дёрнулся встать, но в жилистых руках достало власти ужать его лопатками к траве.

С Гоги Глебка поднялся большим другом всем хозяйкиным ребятам. В грузинском селении нет, наверное, и не будет почитаемее человека, умеющего не только работать, но и классно бороться. У Гоги хватило мужества вскинуть Глебову руку, как вскидывает судья на ринге руку победителя.

Хозяйка потрепала Глебку по щеке.

— Маладэц! Карашо! Так нада. А тэпэр аба ужин.

За стол усаживались веки вечные и всё потому, что хозяюшкины парубки не на шутку меж собой повздорили, даже любезно обменялись купоросными оплеушками вскользь… Каждому лесть было сесть рядышком именно с Глебкой.

Пресно взирал Митя на всю эту петрушенцию. Пожалуй, завидовал, что на место подле него вовсе никакой конкуренции. Больше того. Будто вовсе и нет его, хотя главный сегодня тут работун он.

Наконец в спор втёрлась хозяйка. Великодушно угнездила справа от Глеба Митю, а слева Гоги.

Глеб слышал легенды про пиры-вольницы в селениях, про вольные хлеба с сыром вприкуску. Всё так. Сам убедился, завидев на столе сладко дымящееся лобио,[83] горячий ещё кукурузный чурек, сыр. Глаза прямо разлетаются. Боже правый, ну зачем такие всего горы? Не на все ж Мелекедуры готовилось?

Навалились на еду со злым аппетитом. Молча охминали на обе щёки, только хрустело за ушами.

Глеб ел, ел, ел и всё боялся, что не нахватается. Но вот уже благополучно заморил коня, вот уже что-то неохота, а перед глазами всего ещё невпроед. Он смятенно думает, не может того быть, что некуда больше пихать. Степенно поводит шеей из стороны в сторону, поталкивает кусок за куском. Похоже, набил в оба конца и зоб на сторону. Ам-бец. С верхом полна тележка! Кусок застрял где-то близко, поди, упрело выглядывает из горла.

Безысходная тоска сдавила его. Что же такое придумать да в запасец воткнуть ещё? Не поворачивает голову, озабоченно наклоняется чуток к Мите. Вшёпот:

— А ремень расстегнуть можно?

Теперь настал черёд задуматься Мите. Он как-то не сразу поймал, к чему этот пикантный вопросишко. «Видал, как работать, так каракушка[84], а как есть — мужичок!» — рассудил он и кинул своё согласие:

— Расстегай.

Тут опять невезёха. За столом сидели вприжим, тесно. Рук не опустить, не добраться до собственного пупка. Тогда Глеб молчком встал во весь рост, как ни в чём не бывало, сосредоточенно пыхтя, отпустил ремень на две дырочки.

Расшибец!

Все загрохотали. Глеб словно ничего не слышал, так же серьёзно воссел, как и встал, снова пошёл обстоятельно таскать куски, не смея со стыда поднять голову.

Вместе со всеми смеялась и хозяйка. Однако смех её вдруг обломило. Она враз покаянно притихла, точно её не было в бухаре. Глебу даже подумалось, что её и взаправду нет, и в проверку своей мысли стрельнул на угол стола, на её место. Их взгляды столкнулись. Мальчик увидел, что глаза её тонули в слезах. Он выпрямился, беспокойно заозирался, ища причину этих слёз.

— Всё rfhub… всё карашо… Кушаэт, дэти, кушаэт… — Хозяйка заплакала навзрыд, уронила лицо в ладони и выбежала из бухары.

Мальчики остановились в еде, но никто не насмелился пойти из-за стола. Они смуро переглядывались и не знали, что делать.

— Почему заплакала мама? — спросил глухим голосом у Гоги Митя. — Чего случилось?

Гоги вздохнул и тихонько, на цыпочках побрёл во двор. За ним гуськом утянулись и остальные.

За дальним княжистым кряжем багрово докипал закат. Бицола стояла на коленях перед виноградной грядой на брезенте, выбирала самые крупные гроздья и бережно укладывала в ребячью кошёлку поверх таких же отборных ядрёных яблок, груш, орехов, которые только что туда насыпала.

— Бицола, ну куда вы кладёте с горой? — сказал Митя. — Всё равно ж потеряем или подавим…

— Потеряи не нада… Дави не нада…

— Ой! Да не слухайте Вы его, тётенька бицола! — встрял Глебка. — Не подавим. Донесём! Я этот виноградик ещё папке повезу!

— Ка-ак? Ти эдэш фронту?

— Аха. А чего удивляться? Папка сейчас в Кобулетах. Мамка поедет на вот будет выходной. И меня возьмёт. Сама говорела. Сама! Понимаете?

— Счастливи ти, Глэба. А у Гоги, — слёзы снова