– Все, братцы, – объявил Фадей, стоявший на пороге с дымящимся «наганом». – Финита ля комедия, как говорят пресыщенные французские буржуа.

Потом он небрежно выстрелил еще раз – в зашевелившегося бойца, которого размазал о стену Шахтер.

– Как всегда вовремя, – отметил я. – Еще один боец где-то должен быть. Василек.

– Уже нет твоего Василька. Он в секрете стоял. Но как-то неумело. Вот и засекретился навсегда. Лежит у реки.

– Уф-ф, – я вытер ладонью пот со лба.

Все пошло не так, как мы рассчитывали. Изначально хотели заболтать боевиков, приковать их внимание деньгами и при удобном случае перестрелять. По двое на каждого, да еще Фадей на подстраховке, и эффект неожиданности нам на руку. Положили бы гадов без каких-либо осложнений. Но они начали первыми.

Фадей все стоял у входной двери, не спеша убирать револьвер.

Шахтер смотрел оловянными глазами перед собой. Что у него в голове? Придавлен тем, что пришлось убивать своих, хотя они и стали для него чужими? Или, наоборот, ощущает, что сбросил с плеч груз и хоть частично, но отомстил?

Я взял стакан с водкой и выплеснул содержимое на лежащего на полу Попа. Тот, постанывая, зашевелился и с трудом стал приподниматься.

– Поговорим? – спросил я ласково. – Или пальцы начну ломать.

– Отчего не поговорить.

– Зачем напал на меня?

– Да как-то не понравился ты мне… Давай лучше о погоде побеседуем…

Я взялся за его палец. Тот хрустнул. Дикий вопль. Ругань. Опять хрустнуло. Потом чуток ухо надорвал… Не хочется описывать коробящие любого цивилизованного человека неприглядные моменты нашей работы. Но худо-бедно за несколько минут я его привел в состояние относительной откровенности.

Поп, будто изрыгая долго копившееся раздражение, яростно крикнул, кивая на Шахтера:

– Да эта сволочь! Его сюда прислали на убой! Командир, етить его… Мне указание дали – и его, и все окружение в расход! Сегодня же!

– А кто дал?

– Есть люди.

Я взялся за очередной, еще целый, палец.

Поп визгливо вскрикнул. А потом выложил о своем канале связи с НОБС все, что знал и только предполагал. Много еще чего интересного наговорил. И в итоге, как и ожидалось, заканючил:

– Пощадите. На вас буду работать! Верой и правдой!

– Ну, конечно.

Я отошел от него на пару шагов и выстрелил ему прямо в лоб. Огляделся. Вроде никто не шевелится. Четверо боевиков здесь. Еще один где-то на улице, но если Фадей уверяет, что разделался с ним, то сомнений в этом никаких. Звено убийц прекратило существование.

Вроде работа сделана. Однако ствол револьвера Фадея не опускался. Сейчас он смотрел в сторону Шахтера.

Тот как-то обреченно понурил плечи, потом поднял руки и сказал:

– Ну, давайте! Не тяните!

– Опусти руки, – сказал я и обернулся к Фадею: – А ты опусти револьвер.

Фадей пожал плечами и повиновался.

– Вот что, Георгий Афанасьевич, – весомо произнес я. – Будешь работать со мной и дальше. Вспомнишь о той акции с инсценировкой самоубийства одного ответственного товарища – умрешь.

– Я понял. – Шахтер замялся, наконец опустил руки и добавил: – Спасибо…

Битва закончилась. От тел к утру разными неприглядными способами мы избавились. Место происшествия приведено в первозданный порядок. Шахтер отбыл к новому месту дислокации.

– И кто только придумал, что не бывает сентиментальных чекистов? – усмехнулся Фадей, присев на капот «Эмки» и глядя на занимающийся над рекой рассвет.

– Парень нам пригодится, – сказал я. – У него талант к тайным силовым акциям.

– Совсем ты расклеился, Ермолай. Такого свидетеля в живых оставил.

Ну что же, прав Фадей. По логике Шахтер подлежал обязательной ликвидации. Только есть один момент. Он на нашей стороне. И, значит, автоматически попадал в разряд боевых товарищей. А боевых товарищей не уничтожают, чтобы они никому ничего не сказали. Тут в мой душе звучит голос не работника тайного сыска, а командира боевого эскадрона Красной армии. Да и мы все же НКВД, а не гестапо какое-нибудь.

– Знаю, что рискую, – согласился я. – И собой, и тобой. Но иначе не могу. Так будет правильно. По совести.

– Ну, по совести так по совести. Я же не спорю… Эх, – махнул Фадей рукой. – В общем, есаул решил – так и будет…

Прошло две недели после былинного сражения на Москве-реке. За это время я успел слетать в Белоруссию. Воронов все же нашел там хороший канал и умудрился завербовать нового проводника. Ничего трудного – немного шантажа, чуток насилия и пачка денег. И мы получили контроль над каналом проникновения в СССР антисоветского элемента. Правда, там наладить контрольные мероприятия было гораздо сложнее. Места пока еще не наши. Но ничего, разберемся.

По возвращении из Белоруссии воскресенье я хотел провести с Антониной, сводить ее в кино на новый фильм «Большая жизнь», посвященный шахтерам-стахановцам. Фильм хвалили и критики, и зрители. В кинотеатры на него был ажиотаж, но мне обещали два билетика. И я уже собирался идти за ними, как на домашний телефон позвонил адъютант Плужникова и объявил, что заместитель наркома ждет меня на служебной даче в семнадцать тридцать.

Дежурная машина Наркомата доставила меня к месту. Плужников поздоровался со мной приветливо. Задал несколько вопросов о результатах командировки. Моим докладом, похоже, остался доволен. А потом предложил:

– Пошли, прогуляемся. Люблю ноябрь. Идет смена времен года, когда и погода, и природа неустойчивы. А знаешь, счастливые шансы на изменения к лучшему живут именно в неустойчивости.

– Конечно, рад прогуляться, – кивнул я.

Плужников не столько хотел подышать свежим воздухом, сколько намекал на разговор, который не предназначен для посторонних. Некоторые вещи лучше не говорить даже в помещениях служебной дачи НКВД – у стен бывают развесистые уши, а современная оперативная техника вообще творит чудеса. Но пока что на аллее, тянущейся к высокому забору, можно говорить спокойно.

Мы шли по аллее. Под ногами хрустел снег. Плужников молчал. А я не решался это молчание нарушить.

Потом он неожиданно спросил:

– Бай мертв?

– Да, – кивнул я, ощутив, как по телу прокатилась холодная волна.

– Заместитель наркома земледелия Белобородько… Можешь не отвечать. И так все понятно. Мне интересно только одно – у тебя были железные основания?

– Я знаю, что это он. Доказывать в процессуальном порядке это было бесполезно.

Чего теперь таиться? Я изложил коротко Плужникову, на чем строились мои доводы.