Всякие там казуисты и схоласты ставили на обсуждение вопрос, а не совершали ли христианские государи грех, действуя подобным образом. Но почти все ученые мужи – итальянцы, германцы, испанцы – приходили к выводу, что нет. И даже полагали, что христианский государь вправе оказать поддержку неверным в войне против другого христианского государя. Их мнение, – изрекал аббат, – покоится на авторитетах и разуме. Авторитеты же берутся из Священного Писания: Авраам сражался за царя Содома, Давид против сынов Израилевых. Не говоря уж о союзах Соломона с царем Херамом и Маккавеев с лакедемонянами и римлянами, в то время язычниками.

«Как, однако, хорошо знает Атто Библию, чуть только речь заходит о политике», – мелькнуло у меня.

– Разум же, – с убежденной миной вещал Мелани, – зиждется на том факте, что создатель природы и религии – Бог. И потому невозможно сказать, что то, что верно для природы, не верно для религии, если только какое-нибудь божье установление не заставляет нас думать иначе. В данном случае никакое божественное установление не запрещает подобных союзов, особенно коль скоро в них есть нужда, а природное право делает честными все разумные способы, от коих зависит наше спасение.

Завершив свою ученую речь, аббат Мелани наконец поднял на меня глаза, назидательно сдвинув брови.

– Значит ли это, что король Франции может вступить в союз с Диваном на законных основаниях? – не совсем еще освоившись в данном вопросе, спросил я.

– О да! Ради зашиты своих территорий и католической веры от императора Леопольда I, чьи мелочные намерения попирают все установления, как божеские, так и человеческие. Ну посуди сам. Леопольд вошел в союз с еретической Голландией первым предав веру. Никто тогда и словом не обмолвился. Зато всем миром кто во что горазд поносят Францию, а она всего-то и виновата в том, что воспротивилась Габсбургам и иным европейским монархам. С начала своего правления Людовик ХIV как лев сражается, чтобы не позволить раздавить себя.

– Раздавить? Но кому?

– Прежде всего Габсбургам, которые со всех сторон окружили его. С одной стороны, империя с центром в Вене, с другой – Мадрид, Фландрия, испанские владения в Италии. С севера угрожают Англия и Голландия, еретические страны, в чьих руках моря. Мало этого, папа и тот против него.

– Но раз такое множество государей считают, что Наихристианнейший из королей представляет опасность для европейской свободы, должна же в этом быть хоть капля истины. Вот ведь вы мне тоже сказали…

– То, что я сказал тебе о короле, не имеет никакого отношения к тому, что занимает нас в данную минуту. Не решай раз и навсегда, каждый случай рассматривай, будто это впервые. И запомни: в отношениях между государствами понятие абсолютного зла отсутствует. И прежде всего не суди о порядочности одних, исходя из непорядочности других: как правило, виноваты обе стороны. Стоит жертвам заступить на место палачей, они свершают те же беззакония. Помни это, не то будешь служить Маммоне[108]. – Тут аббат умолк, словно желая собраться с мыслями, и печально вздохнул. – Не гонись за обманчивым солнцем человеческого правосудия, – с горькой усмешкой продолжил он чуть погодя, – ибо когда ты его догонишь, обнаружишь там лишь то, от чего бежал. Один Господь Бог справедлив. Опасайся тех, кто провозглашает себя милостивыми и справедливыми, когда они кажут на демона в рядах своего противника. Этот для них не король, а тиран, тот не суверен, а деспот, третий не верен заповедям Христа.

– Как сложно во всем этом разобраться! – вырвалось у меня из глубины сердца.

– Не так сложно, как тебе кажется. Я уже говорил тебе: вороны летают стаями, орел парит в одиночку.

– А знание всего этого поможет мне стать газетчиком?

– Нет. Только создаст препятствия.

Далее мы продвигались храня молчание. Сентенции аббата мало сказать изумили меня, вот я молча и переваривал их. Особенно поразило меня, как рьяно бросался он на защиту короля-Солнца, чей мрачный и надменный лик был явлен мне, когда речь шла о Фуке. И все же я восхищался Атто, пусть мои младые лета и не позволяли мне в полной мере понять и воспринять те ценные знания, которые он мне расточал.

– И еще одно. Знай, королю Франции нет нужды затевать что-либо против Вены: если империя рухнет, в ответе будет трусость императора Леопольда. Когда турки подошли к Вене, тот бежал под покровом темноты, как какой-нибудь воришка, а народ в бешенстве колотил кулаками по его карете. Нашему Бреноцци следовало бы об этом знать, ведь венецианский посол в Вене присутствовал при сей жалкой сцене. Коли хочешь, так слушай Бреноцци, но не забудь: когда папа призвал Европу на борьбу с турками, лишь одна держава помимо Франции уклонилась: Венеция.

Тут уж я и вовсе прикусил язык. Атто не только блистательно разбил все обвинения Бреноцци в адрес Франции, поворотив их против Леопольда I и Венеции, но и раскрыл мне подоплеку подозрений стекольщика в свой адрес. Обдумать последнее доказательство феноменальной прозорливости Атто у меня, однако, не хватило времени: мы добрались до того мрачного места под названием «Архивы», где накануне попались в сети, расраставленные Угонио и Джакконио. Согласно договоренности несколько минут спустя появились и они сами.

Никогда нельзя было с точностью установить, откуда но из-под земли перед вами вырастут эти мрачные личности, и в дальнейшем мне не раз пришлось в этом убедиться. Как правило, их появление предварялось резким запахом козла, тухлятины, гнилого сена, проще говоря, специфическим набором ароматов, сопровождающих римских бродяг. После чего возникали и их силуэты, на первый взгляд похожие на выходцев с того света.

– И ты называешь это планом? – истошно завопил аббат Мелани. – Два обалдуя и больше ничего. Прими это, мой мальчик, пригодится подтирать Пеллегрино задницу.

Не успели мы рассесться вокруг фонаря, дабы обделать дельце, о котором договорились в ходе предыдущей встречи, как Мелани буквально взорвался. Приняв из его рук обрывок бумаги, переданный ему Джакконио, я тоже не мог удержаться от возгласа удивления.

Мы условились с искателями реликвий о следующем: они получают свою страницу из Библии, за которую так держатся, лишь в обмен на тщательно разработанный план подземных галерей, протянувшихся в утробе города, начиная от «Оруженосца». Мы были твердо намерены оставаться верными взятым на себя обязательствам (Атто считал, что эта парочка еще понадобится нам) и принесли с собой закапанный кровью клочок бумаги. В обмен же получили грязную бумажонку, которую и бумагой-то можно было назвать лишь с большой натяжкой. Сотни дрожащих, переплетающихся между собой в каком-то безумном пароксизме линий были нанесены на нее. Если иные и имели начало, то конец их терялся в естественных складках этой обветшавшей, видавшей виды и, по правде сказать, вот-вот готовой распасться материи. Атто впал в ярость и обращался ко мне так, словно эти два существа уже прекратили свое существование, сметенные ураганом его презрения: