— Последний бой Кастера[4].

— Задали ж мы им перцу.

— Никому не говори об этом.

— А уж они-то как нам врезали. Только мы и выбрались…

— Осинскому оторвало ноги прямо рядом со мной. Вот где, блин, страх: он истёк кровью прямо на земле…

— Никто не струсил…

— А куда было деваться?

— Говорю же, мы все герои.

— Ещё целых девять месяцев…

* * *

Ночь продолжалась, а я всё думал, говорил сам с собой и плакал. Около четырёх часов утра глаза стали слипаться. Пиво кончилось. Мне стало лучше. Я вышел, пописал на тропинку, вернулся и разделся. Девушка выскользнула из своей блёклой пижамы, и мы прижались друг к другу под простынёй.

Я задремал. В голове завертелись приятные видения. Я дома. Мы с Шарлоттой снова вместе, война кончилась. Но она всё ещё печётся о своей невинности.

Я кромсаю штыком её плюшевого медведя. Снова и снова; сыплются опилки.

Я думаю о Сайгоне, о девушках из баров и о Нгуен из бара «У Лайна». Но эти думы быстро тают. Приходят мысли о Дэнни.

Вижу его похороны.

В Чикаго хмурый снежный день. Свинцовое небо. Пронизывающий ветер с озера Мичиган гнёт голые деревья: они скрипят и стонут на тысячи ладов. Вся семья в чёрном. Пастор прокашливается и начинает службу.

— Kyrie eleison, — говорит он.

— Помилуй нас, Господи, — шепчут пришедшие проститься.

Порыв ветра срывает с одной из женщин жёлтую шляпу и несёт по кладбищу — она пропадает из виду.

— Отец наш… — слышен шёпот.

— Прости нам прегрешения наши …

— Да охрани нас от лукавого. Аминь. — Произносят они, стуча зубами.

Снег падает гуще. Большие белые хлопья летят с неба и тают в вине, и посвящённые ангелы Святого Причастия разлетаются.

— Господи всемогущий, которому открыты все сердца, известны все чаяния и которому ведомы все тайны, очисти помыслы наших сердец дыханием Святого Духа…

Снег тает на личике младшей сестрёнки Дэнни и смешивается со слезами, которые текут сами собой.

— Dominus vobiscum, — произносит священник.

Да пребудет с вами Господь.

— Et cum spiritu tuo.

И с духом вашим.

Святой отец воздаёт должное боевому духу Дэнни и читает из «Похорон мёртвых».

— Посреди жизни мы подходим к смерти…

— Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху; в твёрдой надежде Воскрешения к вечной жизни.

Ветер воет, леденя душу, и швыряет снег в лицо пастору, когда он обращает к Богу последние слова; его борода покрывается сосульками, и иней от дыхания оседает на ресницах и бровях. Пастор поворачивается и творит крестное знамение.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Гроб Дэнни укрыт американским флагом. За отвагу он посмертно награждён медалью «Пурпурное сердце» и орденом «Серебряная звезда». Отдавая последние почести, солдаты из соседней резервной части стреляют холостыми патронами из 21 ружья.

Ружья?

Сержант Дуган не потерпел бы такого. Винтовки, оружие, огневые средства, но ружья — никогда. «Ружьями» можно только тыкать в тёлок воскресным утром. Как такое возможно? Это, наверное, придумали штатские, которые ни в чём не разбираются. Дэнни бы так ржал над этим, что пиво пошло бы носом.

Но он тоже бы загрустил: наверняка захотел бы, чтобы все его армейские дружки собрались на похоронах — на его прощальной вечеринке.

Вот его мать и отец. Они очень печальны. Сестра бьётся в истерике, и её поддерживают другие родственники. У всех на глазах слёзы. Горькие слёзы потери…

Годы, что родители поднимали его на ноги, пропали зря.

Военный оркестр играет гимн «Усеянное звёздами знамя». Солдаты отдают честь. Публика с отрешённым взглядом кладёт правую руку на сердце. Дэнни бы это понравилось.

Два солдата снимают флаг с гроба, аккуратно складывают и отдают матери со словами соболезнования. Потом его хоронят. Гроб опускают в могилу, и он глухо бьётся о мёрзлую землю. Этот звук эхом отдаётся в моём мозгу. Несколько горстей земли падают на крышку.

И полная тишина.

Дэнни? Погодите! Это всего лишь тело. Это не Дэнни. Он жив и просто ушёл. Спрятался. В могиле не он. Там всего-навсего груда мяса, обугленная до неузнаваемости. Кто же станет жить в такой дрянной оболочке?

Куда делся Дэнни?

Сержант в парадной форме даёт протяжный сигнал горном — отбой.

Самый мелодичный звук, который я когда-либо слышал. Звук блестящей начищенной меди. Каждая нота звучит ясно, чётко и уверенно. Похоже на то, как много лет назад на Гаваях Роберт И. Ли Пруитт играл отбой для Маджио в казармах Скофилда. Мелодия пришлась бы Дэнни по душе.

Она летит по кладбищу подобно страшным молочно-белым клубам дыма, вдруг вырвавшимся из земли там, на Нагорье, где погиб Дэнни.

Линия мелодии расплывается. Я вижу её. Становлюсь её нотами. Я вижу, как опускается столб белого света в и подходит к Дэнни — всё ближе и ближе.

В мелодии больше одиночества, чем в песне Хэнка Уилльямса. Она жалобней крика козодоя. Мелодия касается во мне каких-то струн, и слёзы текут с новой силой. Мне понятны чувства людей, стоящих у могилы. Я касаюсь их, чувствую боль и тяжесть в их сердцах.

Отбой.

Песня для Дэнни. Ему был только 21 год. Девять месяцев в армии, из них три — во Вьетнаме. Короткая жизнь. Очень короткая военная карьера. Дэнни умер, не начав жить, жизнь его угасла слишком быстро. Покойся с миром, Дэнни!

Отбой.

Это гордая песня, песня об esprit de corps. Эта песня звучала в его голове, когда приходила бессонница. Эту песню он слышал на посту и в наряде. Эту песню он слышал, когда смертельно уставал и ноги заплетались после 20 миль форсированного марша. Эту песню он слышал, когда напивался. К этой песне он прислушивался каждый вечер на родине, в Луизиане, когда, лёжа на койке, писал письма домой, в которых просил родителей и сестрёнку не беспокоиться и в которых строил предположения о Вьетнаме и о том, что ему готовит грядущее.

Отбой.

Реквием по Дэнни. Последняя песня. Тяжёлая, мучительная песня. Песнь души. Песнь смерти. Смерти, последней великой реальности. Смерти, последней великой мили на Дороге Приключений.

Кончен день…