— А, ну так Мираз же — значит, мужской. — я отыскала щель между завязками полотнищ и взялась изучать обстановку.

Под тряпочным покрытием обнаружилась натуральная клеть, в которой на жидком пучке соломы скрючился худющий старичок с длинной седой бородой, выдававшей в нём иноземца. И только тогда до меня дошло, что произнесённые слова были сказаны на другом языке — мархаратском. Просто сразу с перепугу даже не обратила на эту деталь внимания — смысл то был понятен.

Затаив дыхание, я наблюдала за узником весьма почтенного возраста, кутающегося в какие-то немыслимые лохмотья. Как будто старика лишили нормальной одежды и нарядили в хламиды, которые даже нищим на паперть отдать было стыдно. И тем не менее, на бездомного оборванца он не походил.

Смуглое лицо, изборождённое глубокими морщинами, особенно в районе узких, как щелочки, глаз, несло отпечаток достоинства и самоуважения. Негромко ругаясь сквозь зубы на своих сторожей, дед то тёр друг о друга узкие ладошки, пытаясь согреть их дыханием, то поправлял своё убогое тряпьё, заделывая особенно широкие прорехи.

— Да что же за зверство такое! Фашисты какие-то, ей-богу! — выругалась про себя, размышляя, как помочь бедолаге и за какие вообще прегрешения можно было живого человека запихать в такие условия.

Дичь! На маньяка-кровопийцу узник не тянул — слишком уж явной, не побоюсь этого слова, интеллигентностью светились его тёмно-карие глаза. Возможно, я совершенно ничего не понимаю в злодеях — Чикатило вон тоже никак не походил на извращённого подонка, однако человеческая жалость взяла верх.

— Почтенный… — шёпотом позвала арестанта на его родном языке.

Дедок встрепенулся и навострил уши.

— Я здесь. — снова подала голос, чтобы сориентировать настороженного собеседника, — Уважаемый, кто вы?

— Мираз. — простуженно шмыгнул носом тот и закашлялся, перемещаясь ближе. — Вы что, тоже не местная?

— Местная, языку отец выучил. За что вас так? Я могу помочь?

— Никто мне уже не поможет. Иди, девонька, услышат — накажут.

— Меня не накажут — я из благородных.

— Тогда совсем ничего не понимаю… — растерянно нахмурился дед.

— Так за что такое наказание? Убили, что ли, кого?

— В том и обвиняют. Да только не убивал никого. Сами, дуболомы, дел наворотили… Лекарь я.

Из короткой беседы выяснилось следующее.

Почтенному Миразу, несколько лет назад захваченному пленным, сохранили жизнь за его медицинские таланты. Взамен же он должен был служить доктором при одном важном вельможном господине, почитавшем восточную медицину более продвинутой, чем местная.

— И что, не забоялся, что… ну там отомстить можете? — не удержалась от вопроса я.

— Вот вы себя такими разумными полагаете, а простых вещей не понимаете. — усмехнулся старик, — Не может Мираз убить человека, даровавшего ему жизнь. И эти вон не верят, и храмовникам слово долга — пустой звук.

А дальше, поминутно чихая и кашляя, восточный эскулап поведал короткую печальную историю про то, как хозяин его заболел. Тяжело захворал, серьёзно. И вылечить-то его всё равно возможность имелась, и зелье правильное Мираз изготовил, да только дальше всё пошло не так, как надо.

Случайно, или по инициативе наследников, вместо тщательно отмерянной стариком порции, больному споили лошадиную дозу снадобья. А тут сами знаете, что в малом количестве — лекарство, в большом легко может оказаться ядом. Загнулся, в общем, хозяин, а обвинили, конечно-же, доктора. Теперь вот везут вершить правосудие, да только не доедет он, видать, так по дороге и зачахнет.

Тут я уже почти не слушала, думая лишь о том, что деда во что бы то ни стало необходимо выручать и забирать с собой в Хальдад. Пояснять почему, думаю, даже нужды нет.

Срочно бежать к Рону, пока конвоиры не дообедали и не тронулись дальше.

Впрочем, муж уже и сам шёл навстречу. Обеспокоившись моим долгим отсутствием, Рон решил отправляться на поиски, пока я опять куда-нибудь не вляпалась.

— Поздно, дорогой, уже успела. — затаскивая супруга в тихий уголок, подумала я, и рассказала о докторе.

— Рон, надо спасать старика. — подвела итог.

— Как ты себе это представляешь?! — округлил глаза он.

— Не знаю! Ты же ридгон, придумай что-нибудь! — совершенно по-женски парировала я, — Но, кроме того, что до слёз жалко это светило восточной медицины, лекарь нам самим до зарезу необходим. Может украдём?

— Пф-ф-ф! — не найдясь, чем ответить на сие безумное предложение, только зашипел муж. — Тина, ты не понимаешь, о чём говоришь! Твой Мираз — преступник, которого для суда ждут храмовники.

— Никакой он не преступник. — встряла я.

— Пусть и так, но формально обвинения никто не снимал. А шутки со служителями бога возмездия всегда заканчиваются плохо. Это тебе не картошку с соседского огорода схитить! Живого человека, к тому же убийцу ридгона. И потом, ты видела саму клетку, и как её охраняют?

— Видела. — буркнула в ответ, — И всё равно, надо решать, как вызволять. И быстро. Старик — наше спасение, я чувствую.

— Может быть… — муж задумчиво почесал нос, — попытаться выкупить?

— У кого? У храмовников?

— Да прям! — отмахнулся он, — У тех столько денег, что… в общем, их золотом не прельстишь. А вояк, которые везут узника, можно попробовать подогреть, чтобы Мираз ненароком «сбежал» по дороге.

— Лучше бы «помер», чтобы не искали. Тем более, что этот вариант действительно близок к истине.

— Посмотрим. Но, чую, если и согласятся, то сумму заломят приличную.

— Давай, миленький, я готова отдать всё своё наследство, лишь бы Мираза отдали нам.

— Ладно, иди в таверну, жди там, за мной не суйся. — скомандовал Рон, направляясь на переговоры со стражниками, — И поешь там! — построжился уже через плечо.

Я зашла в тепло, устроилась за наш столик и принялась наблюдать за происходящим на улице.

— Ай, молодец, Рон. Я бы тоже с этого лоснящегося маслом толстяка начала. — тихо прокомментировала действия мужа.

Мой умница намётанным взглядом вычислил самого на вид сговорчивого и жадного до монет представителя маленького охранного отряда и отвёл в сторонку. Что он там ему шептал, невозможно было даже догадаться — мне был виден только затылок Ронана. А вот лицо его собеседника было повёрнуто как раз к наблюдательному пункту.

Странная штука, аппетит. То он от волнения совершенно пропадает, то от того же волнения, наоборот, наваливается с дикой силой. В мгновение ока слопав почти остывшую куриную ножку, я снова обратилась к «экрану».

— Та-ак, жердяй, вроде, признаков праведного гнева не проявляет. Напротив, стоит вон, улыбается во все тридцать два зуба, и вид такой… алчно-заговорщический. Значит, переговоры идут нормально. Скорее всего торгуются. О, пошёл к своим. — отправляя в рот печёную картофелину, отметила я, — Ну теперь остаётся уповать на то, что мужик окажется достаточно убедительным, а остальные — такими же продажными.