— Вот же ё… Как он это сделал, а?

Приложил палец к контакту. Безрезультатно. Оглянулся на своих приятелей. Плюнул на палец, снова прижал, опять без толку.

— Мальчик-электроник, мля… — подсказал один из парней.

Рослый оглянулся и авторитетно заявил:

— Не. Тот был рыжий. А этот хрен в очках — Терминатор!

Вот же балбесы, думал Леха, шляются неприкаянные и своего счастья не понимают. Когда нет постоянного контроля, когда на тебя не давят каждую секунду, когда ты свободен — господи, столько можно всего узнать, только руку протяни. Ничего ценнее информации на этом свете нет: кто больше узнал, тот в итоге больше выдумал. А кто выдумал, тот и герой, время такое, выдумщики в цене, на них охотятся корпорации: алло, мы ищем таланты… Конечно, выдумка должна быть в рамках. Выдумка должна веселить, развлекать, мотивировать. И не нарушать копирайт.

Мама у него волнуется, ха-ха. Юморист нашелся. Тебе бы мою маму, ты бы понял, что с этим не шутят. Ты бы разок увидел, что бывает, когда мама разволнуется, — и стал бы навеки шелковый. Тихий, смирный и малоподвижный.

Она хочет видеть сына здоровым — и день за днем вколачивает в меня психологический комплекс инвалида. И кого вырастила — лжеца. Хотя «лжец» слишком красивое слово, я мелкий бытовой врунишка. Маму понять можно, она боится. Она боится, я боюсь, отец не вмешивается, потому что тоже боится — взорвать эту идиотскую ситуацию… Кругом одни страхи. Их поколение боится всего и заражает страхом нас.

Дед не боялся. Иначе не стал бы тем, кем был. И я не хочу бояться. Иначе мне не стать собой. Но от одной мысли, вдруг кто-то матери сболтнет, мол, я бегаю по стенам, — душа в пятки уходит. Мама, если об этом услышит, сама на стену влезет по вертикали. Пока вокруг моих родителей заговор молчания. Я даже не просил никого в школе, само так сложилось. Школа хорошая, ребята чуткие, у всех свои нелады со старшими, зачем такого же страдальца подставлять… А ведь с каждым днем все больше хочется, чтобы кто-то проболтался. Надоело врать и прикидываться. Интересно, отец знает? Вряд ли, слишком занят. И Интернет для него рабочий инструмент, он просто не ходит туда, где висят ссылки на наши с Принцем ролики. А мама шляться по Интернету не любит. Ей там нужны одни кулинарные рецепты. Удивительно, но факт.

А может, она боится что-то узнать. И отец боится. Опять страхи.

Я читал, это проблема их поколения. Им сначала очень много разрешали, потом все запретили. Трудно понять, когда старшие сами об этом пишут — и ничего не пытаются сделать. Еще труднее понять, отчего они, такие свободные, не дергались, когда им запрещали.

Запрещали ведь такие же, их ровесники.

Мы должны были жить в совсем другом мире — мире открытого кода. Мире, свободном для творчества и производства.

А его с перепугу забанили, сразу и весь.

Об этом не расскажут в школе. В моей жизни есть хотя бы напоминание о стертом мире мечты: стоит на даче большой пластиковый ящик, с виду то ли принтер, то ли копир — один из последних фабрикаторов. Дед позаимствовал его в институте и «забыл вернуть». Он, наверное, лет десять как списан. А то бы приехали менты и забрали. Хотя и так всем понятно, что фабер без порошка никакому террористу даром не нужен. А порошок для фабера теперь «режимный» продукт, в частные руки не попадает.

А ведь фабер мог сейчас стоять в каждом доме. И ты бы выпекал на нем все, что в голову взбредет, от столовых приборов и водопроводных труб до мебели. Скачал программу из Интернета — и сделал для себя вещь. Если придумал, как сделать новую вещь, — обсчитал ее координаты, прописал алгоритм, сбросил программу в сеть, пусть другие пользуются. Фаберы становились все лучше, самые продвинутые умели впекать в пластмассу металлические нити: достаточно, чтобы собирать бытовую электронику. Еще чуть-чуть, вот появись только полимерные чипы, и ты смог бы от начала до конца сделать компьютер. Не свинтить из готовых деталей, а именно сделать! Да ладно компьютер, а панели для солнечных батарей? В пасмурной России не очень актуально, а для большей части мира — сначала частичная, затем полная энергетическая независимость каждой семьи.

Но главное — сам принцип. Вот стоит ящик, ты сыплешь в него пластиковый порошок и металлическую стружку, он пыхтит-тарахтит и выпекает тебе вещь, за которой не надо идти в магазин. Хочешь дверную ручку, а хочешь — бумбокс, фаберу без разницы, была бы программа. А программы совершенствуются вслед за фаберами: код открытый, бери и дописывай. Хочешь, наструячь деталей и собери еще один фабер. Правда, двигатель и лазерную выжигалку придется купить, но рано или поздно фаберы научились бы делать и их.

У хорошего фабера был шаг в семь микрометров, это диаметр эритроцита вообще-то. Это такой достойный микроуровень, на котором относительно недавно работали даже в самом Нанотехе. Но все равно от семи микрометров очень далеко до волшебного «нано» — молекулярной, а то и атомной сборки. Микроуровень позволяет собирать сложные вещи из готового материала, наноуровень — из чего угодно.

В физическом смысле между микро и нано — пропасть, в психологическом — один шаг. Пускай всего лишь микросборка, зато ты уже независим, ты сам себе фабрикант. Когда простой человек приучается делать предметы обихода одним нажатием кнопки, это уже совсем другой человек, новый. А приучается он быстро, как привыкли наши прабабушки к мобильным телефонам — и взялись за компьютеры.

Этого не узнаешь на уроке обществоведения: мир должен был перевернуться.

Должен был, да не перевернулся — вот и нет этого в учебниках.

Все перечеркнул один террористический акт. Рой крошечных самолетиков со взрывчаткой, атаковавший Пентагон, оказался выпечен на бытовом фабере.

Власти ответили. Составили обширный список «террористически опасных» бытовых технологий и мирных профессий. Запретили передачу фаберов в частные руки. Ввели лицензии для программистов и крепко зарегулировали Интернет. Покончили со «свободным софтом»: бесплатный — сколько угодно, с открытым кодом — нет. И наконец, заклепали последнее звено той же цепи: приняли всемирную конвенцию против репликаторов, под которую попали микроботы. В городе ходил слух, что конвенция доконала Деда, неспроста через несколько месяцев он умер. Дед занимался именно репликаторами, он шел к ним всю жизнь. Институт сосредоточился на медицинских ботах, это было нужнее всего, под это давали средства, но в перспективе Дед мечтал о мире тотально открытого кода, мире всеобщей микросборки, а затем и наносборки, чтобы люди мановением правой руки создавали изысканную пищу, а левой — звездные корабли…

Некоторые говорят, тот теракт был намеренной провокацией.

А отец говорит, если я буду все время про это читать и потом лезть к нему с вопросами, он «отрубит мне сеть». Я сказал, ты отстал от жизни, теперь Интернет отрубается, только если обрушить 4G во всем городе. Отец хмыкнул и заявил: «Не представляешь, насколько это просто». Мы с Принцем долго соображали, как именно заведующий отделением городской больницы может грохнуть сетку. Я решил, что папа малость преувеличивает. А Принц чесал-чесал в кудрявом затылке и вдруг ляпнул: «А ведь это смотря кого он лечил. Он кого только не лечил!» Тут и я задумался.