Направился он туда со своим главным охранником Анатолием Щербаковым и двумя офицерами связи, отвечающими за ядерный кейс, на бронированном, ничем, впрочем, не выделявшемся от серийных машин, черном «Мерседесе».

Патриарх встретил гостей радушно и, перекрестив их и себя, повел в свой кабинет. Он был в черной рясе, а на голове — белоснежный клоубок с золотым крестом. Они прошли в кабинет святейшего, где по какому-то для них неизвестному порядку были расставлены иконы, у подножия которых мерцали тоненькие свечи. Пахло воском и тем, что исходит от лампадок, висевших перед ликами святых.

Когда они уселись за большой дубовый стол, патриарх, раскрасневшийся и заметно возбужденный спросил о здоровье президента, что-то сказал о втором Спасе и умолк, давая высокопоставленному гостю изложить причину своего приезда. Путину было не по себе. Он никогда не считал себя глубоко верующим человеком, хотя и думал, что мир в таком виде, каков он есть, не может существовать сам по себе, без чьей-то рукотворной заботы о всем сущем. Может быть, Бог — это мирозданье, вечное и бесконечное? Или природа — от травинки до темного Космоса — и есть суть божественная, смотрящая и руководящая всеми помыслами человека… Однако, когда он окончательно для себя решил пойти Туда, в его душе что-то стронулось, она ощутила одиночество, томление, утолить которое могло только чье-то доверительное напутственное слово.

Еще во времена работы в Санкт-Петербурге у него сложились неплохие отношения с патриархом, а затем им приходилось встречаться уже в Москве, когда он стал главой кабинета министров.

— Я, святейший, хотел бы с вами поговорить наедине, — сказал Путин и посмотрел на своего охранника. — Никаких, Анатолий, секретов, просто есть вещи, которые не проговариваются публично.

Патриарх поднялся и они вышли из кабинета. По длинному узкому коридору, с несколькими поворотами, они дошли до лестницы, ведущей вниз. Путин шел и по привычке считал ступени — их было двадцать три, не считая узкой каменной площадки. От нее вел еще один узкий проход, по которому они подошли к такой же узкой, выкрашенной в золотистый цвет двери. Первым вошел патриарх и, попридержав дверь, пригласил за собой президента. Эта была крошечная монашеская келья с одной большой иконой и тремя лампадками, тихо горевшими перед Николаем Чудотворцем. Справа, у стены, стоял топчан, рядом с ним пуфик, обтянутый той же материей, из которой шьют золоченые ризы.

— Садитесь, Владимир Владимирович, на ложе, а я пристроюсь на этом стульчике… Вы, наверное, хотите исповедаться?

Путин, все еще испытывая неловкость, уселся на топчан и сложил кисти рук в коленях. Он чувствовал себя зависимым и это его смущало.

— Я хотел бы получить от вас благословение. Я намерен совершить одно очень важное государственное деяние и мне нужна ваша помощь.

— Не моя, вам нужна помощь Бога, вам нужна поддержка и опека нашего Иисуса Христа…

— Очень нужна, отец Алексий, очень… И покаяться у меня есть в чем, — Путин при этих словах зарделся, уж больно по-ученически звучали его слова.

— Покайтесь, легче на душе станет, — патриарх взял с тумбочки лежащую на серебряном блюдце просвиру, разломил ее, затем налил из серебряного кувшина вина в крошечный ковшик и протянул Путину. Сказал: — Это после исповедания… Говорите… — И начал читать молитву…

— Не знаю большой ли это грех, но я очень радовался, когда стал президентом, и думал об этом день и ночь и радовался, как ребенок… Я даже просыпался ночью и думал о том, что стал главным лицом во всей России. Мне было стыдно, но все равно, радость переполняла все мое существо… Хотя я знаю, что есть люди более достойные меня, но президентом стал я…

Патриарх, перестав шевелить губами, положил руку на колено президента, и едва уловимая улыбка скользнула в складках его губ.

— Это не большой грех. Радость — божественная примета. Горе, уныние — это плохо, греховно. Вот если бы вас одолела гордыня, спесь, но ведь этого не было. А если стали президентом вы, а не тот человек, который, по вашему разумению, мог бы им стать, то произошло это исключительно по велению Бога, значит, ему так было угодно, — Алексий протянул Путину просвиру и крошечный ковшик с вином.

Он почувствовал во рту пресноту и легкую сладость: вино и просвира, смешавшись, превратились в противную кашицу, которую он с трудом проглотил.

Патриарх, прикрыв веки, монотонно, успокоено начал читать молитву — это святейший благословлял российского президента на благие дела…

…И кто знает, может, молитва, может, сила небесная спасли его в тот день. После патриархии он заехал в Кремль, чтобы подписать несколько указов и переговорить с министром экономики о поправках в готовящейся бюджет. Все шло по расписанию, которое ему каждый день творил глава президентской администрации Волошин. Поначалу, когда Путин пришел в Кремль, Александр Стальевич ему не приглянулся. Показалось, что слишком инициативен, много берет на себя из того круга вопросов, которые относятся исключительно к прерогативе президента. Однако по мере того как новый президент постигал технологию кремлевской кухни, многое пришлось пересмотреть и в том числе, место в этой технологии Волошина. Мало того что тот педант, точный, как эталонный метр, он еще умел предвосхищать события, напрямую к его обязанностям не относящиеся. И был обходительным, чутким и не бросался словами. Умел слушать и умел убедительно обосновывать свои предложения.

И когда президент уже собирался уезжать из Кремля, в кабинет вошел Волошин и рассказал о звонке из штаба ВМС. Главком морскими силами Куроедов приглашал Путина на ученья Северного флота, которые должны были проводиться в Баренцевом море. Предполагался запуск с подводного положения двух межконтинентальных ракет. Событие намечено на 12 августа.

— Это, конечно, не рядовое событие, — сказал Волошин, — но чревато непредсказуемыми последствиями. К сожалению, ракетные пуски не всегда бывают абсолютно безопасными… Завтра от вашего имени я обещал дать Куроедову ответ…

— Жаль, но придется отказаться от столь заманчивого предложения, — Путин сел за столик для посетителей и жестом пригласил сесть за него Волошина. Беседа носила неформальный оттенок. — Утром 10 августа я улетаю в Бочаров ручей, всего на пару дней, так что, Александр Стальевич, вам придется тут отдуваться за меня. Если можно, на эти два дня не намечайте никаких официальных мероприятий…

— Да вроде бы ничего такого и не намечается. Август нынче… тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, напоминает мертвый сезон…

— К сожалению, это обманчивая тишина, — сказал Путин и повторил недавно прочитанное: — Нигде нет причин для смятенья, а беды налетают, откуда мы их меньше всего ждем…

Волошин не сразу вспомнил, откуда эти строки, однако, сорок минут спустя после отъезда Путина, когда Волошину позвонил секретарь Совета безопасности Сергей Иванов и сказал, что на президента совершено покушение, в сознании произошло озарение: да это же великий Сенека предсказал то, что произошло и чего «мы меньше всего ждем»…

А случилось это на федеральной дороге А105, в шести километрах от Рублевского шоссе. Путин в сопровождении пяти машин направлялся в Барвиху — он считал своим долгом посетить Ельцина перед столь важной своей командировкой. Он заметил, что этот человек несет ему удачу и на сей раз он надеялся аккумулировать от своего предшественника толику везенья.