этот день указал в потолок. Без сомнения, разговорился, во всяком случае, Роман слушал с неожиданным вниманием, я же продолжал:

— Здесь таится шушун и крадется Лариса, скользкая выдра, здесь длится неизбежная растебяка и царит тотальный кулераст, здесь чтут мотоплуг и опасаются котов-онанистов.

— Что? — переспросил Роман. — Каких котов?

— Нелицеприятного поведения.

— А кто там таится?

— Шушун. Сасквоч. Йети. Мокеле-мбембе. Снежный человек.

— Снежный человек? Огненный змей Псой? Какой мотоплуг, Витя?!

Я вздохнул и указал телефоном в сторону чучельной.

— Мы никогда не покорим Вселенную, — сказал я.

— Потому что небесная твердь состоит изо льда?

Неплохо. Не исключено, что Роман небезнадежен в литературном плане.

— Потому что пространство, лишенное гравитации, заполнено хаосом. Утенок и бульдог, и это у нас повсеместно.

Стемнело еще сильнее.

Некоторое время мы молчали. Роман раздумывал над услышанным, а я переваривал вспышку пережитого вдохновения. И, как ни странно, мне тоже хотелось это записать.

— По-хорошему, выкинуть бы этот… мертвый зоопарк, — Роман оглянулся на дверь.

— Так собирались выкинуть, но потом передумали. Представь, люди пойдут за грибами, а там звери меж осин.

— Ты, я гляжу, в настроении, — сказал Роман. — Но я и сам в настроении. Может, магнитные бури. Слушай, Вить, если уж приперлись, давай заглянем к Бородулину?

— Зачем? Вряд ли он там.

— Посмотрим. Помнишь, где кабинет?

Кабинет Бородулина нашелся дальше по коридору, и дверь оказалась открытой. После некоторых размышлений мы вошли.

Сильно пахло сопревшей бумагой и мокрой собачатиной, странно, что здесь, а не в чучельной комнате пахло сырыми шкурами, все-таки искусство Сарычева было высоко.

Обстановка сохранилась: кресло с продавленной спинкой, стол, вешалка, шкаф, стеллаж со скоросшивателями, краеведческие диаграммы на стенах.

— А ты уверен, что это кабинет Бородулина?

Я поднял со стола табличку, показал Роману.

— Он кандидат исторических наук?

— Видимо… Думаю, это его стол.

— Неплохо… а теперь, мой маленький оборванец, я буду тепя немношечко картошить… — Роман подмигнул и ухмыльнулся.

Он наклонился и осветил директорский стол снизу.

— Люблю Чагинск, — сказал Роман.

Я тоже наклонился.

Изнанка директорского стола была плотно усажена жевательными резинками: несколько зеленых, красные, фиолетовые и множество белых.

— Это точно его?

— Вряд ли это делала секретарша, — сказал Роман. — А потом, ему секретарша не положена…

— Согласен. В жвачках сохраняется ДНК?

— Наверняка. Слюна, кровь, сопли, кожа. Но на всякий случай стоит наковырять побольше…

Роман достал из кармана пузырек аспирина, высыпал таблетки в карман, дежавю. Реальность в Чагинске устроена так прихотливо, что периодически пересекается сама с собой.

— У тебя часто болит голова? — спросил я. — Аспирин?

— Разжижаю кровь, — ответил Роман. — Иначе… загустевает. Надо пузырьки с собой, что ли, носить…

Роман вооружился карандашом и принялся отковыривать жвачку. Резинки окаменели, и это потребовало усилий. В кабинете стало душно, собачатиной запахло сильнее.

— Окаменело вмертвую… — приговаривал Роман. — Копролиты какие-то…

Роман выпрямился, потряс пузырьком от аспирина. От вида пузырька, наполненного жеваной резинкой, меня затошнило настолько сильно, что я кинулся к окну и открыл форточку.

Ветер дунул, стало свежо, где-то далеко лязгнуло; я быстро дышал прохладой, пытаясь удержаться…

Лязгнуло снова.

— Что это? — Роман погрузил руку в карман.

Так, похоже, я был прав, Рома вернулся в Чагинск вооружен, хорошо.

Тошнота отступала.

А что, если это Роман? Приложит по затылку, сломает ноги и зашьет в лося. Сюда, похоже, раз в сто лет заглядывают, я буду умирать мучительной, но весьма причудливой смертью.

— Что брякнуло? — повторил Роман.

Кажется, мы одновременно поняли, что брякнуло, и кинулись в фойе музея вместе.

Входная дверь была закрыта.

— Забавно…

Роман подергал дверь, потом раздраженно пнул.

— Классика, — заметил я. — Роковой сквозняк отрезал героям путь к отступлению.

Роман снова подергал дверь.

— Так же не должно быть… — растерянно сказал он. — Изнутри всегда открыть можно… Как так?

— Бельгийский замок, — пояснил я. — Открывается ключом изнутри и снаружи.

Роман принялся смотреть в замочную скважину, пытаясь непонятно что там разглядеть.

— А гвоздем его нельзя? — спросил Роман через минуту.

— Вряд ли.

— С петель поддеть?

Я не стал его разочаровывать, и еще пару минут Роман пытался выяснить — реально ли, не открывая замок, снять дверь с петель, хотя сразу было понятно, что это занятие бесполезное.

— В окно? — предложил Роман, разочаровавшись в двери.

— На окнах решетки. По всему первому этажу.

— Через второй этаж попробуем.

Мы отправились к лестнице и там выяснили, что пробку из скамеек, сломанных стульев и столов растащить никакой возможности нет, за годы мебель слиплась и сцепилась, Роману удалось вытянуть мятый бидон. Вернулись в фойе.

— Предлагаю позвать на помощь, — сказал Роман.

— Можно позвонить в полицию.

За окнами потемнело, тучи стали гуще и ниже, дождь продолжался.

— И что мы скажем? — поинтересовался я. — Проходили мимо — залезли в музей?

— Он был открыт…

— Да, это многое меняет! Проходили мимо — музей открыт, мы зашли и случайно закрылись. Федя будет рад.

— Что тогда делать?

— Позвоню Аглае.

Я достал телефон, набрал номер, Аглая ответила сразу.

— Здравствуйте, Виктор. Как у вас дела?

И по телефону голос приятный. Мне нравится, когда голос по телефону звучит — это признак хорошего человека.

— Мы в музее, — сказал я. — Немного застряли тут с Романом.

— В музее?! — удивилась Аглая. — В каком?

— В краеведческом, в нашем. Понимаете, мы отправились ознакомиться с экспозицией…

— Так он же не работает!

— Да, мы уже поняли. В музее дверь была открыта, мы заглянули, ветер дверь захлопнул, и теперь мы внутри. Пытались выбраться, а тут везде решетки… Я не знаю, как вы можете нам помочь, но просто больше не к кому обратиться…

— Да-да, я постараюсь… Вы точно в музее?

— В музее. Мы тут сидим, а погода темнеет.

— Сейчас выезжаю.

Аглая отключилась.

— Позвони еще, пусть болторез возьмет, — сказал Роман. — Или болгарку… Как она нас выпиливать будет?

Я позвонил еще. Вызов был, Аглая не отвечала.

— Сейчас приедет, — сказал я.

Из кучи отслужившей мебели я выбрал два относительно пригодных стула, и мы с Романом устроились на них. За окнами стемнело до сумерек, между Волгой и Печорой повис безнадежный облачный фронт.

— А почему тебе не нравился Бородулин? — спросил Роман.

— Ну, Бородулин темный тип… Он украл у нас пень.

— Пень?

— Верстовой столб. Мы нашли в лесу старинный верстовой столб. Еще царских времен, из лиственницы. Мы этот столб в музей притащили, а Бородулин его продал.

— Кому нужен столб?

— Есть, как ни странно, ценители. А потом, я же помню — в две тысячи первом именно после встречи с Бородулиным странные штуки стали твориться… От разговора он всячески уворачивался, а потом и вовсе растворился…

— А он жив? — спросил вдруг Роман.

— Бородулин? Не знаю,