– Мама, перестань! – Хезер крепко себя обняла, стараясь не показывать эмоции и избежать скандала.

Энн сказала:

– Ладно, давайте успокоимся, давайте все успокоимся. – Ее руки были подняты вверх, будто она пыталась утихомирить Кристу.

– Мне не нужно успокаиваться…

– Мама, прекрати!

– Уйди с дороги…

– Успокойтесь, успокойтесь.

Затем из темноты послышался чей-то голос:

– В чем дело? – Фонарик включился тогда же, когда выключился свет на крыльце. Он подсветил их все по очереди, как указующий перст. Из темноты кто-то вышел, поднялся по лестнице, когда свет на крыльце, реагируя на движение, снова включился. Все остальные тут же замерли. Хезер забыла, что в лесу была припаркована патрульная машина. Полицейский часто моргал, будто только что проснулся.

– Дело в том, – начала Криста, – что у этой женщины мои деточки. Она их украла.

Полицейский ритмично двигал челюстью, будто бы жевал жвачку. Он перевел взгляд с Кристы на Хезер, затем на Энн, потом снова на Кристу. Его челюсть двигала влево-вправо. Хезер задержала дыхание.

– Это ваша машина, мадам? – наконец сказал он, махнув головой в сторону машины Кристы.

Криста посмотрела туда. Затем снова на него. В ее глазах что-то вспыхнуло.

– Да, и что?

Он по-прежнему жевал, глядя на нее.

– Официально разрешенный показатель – 0,08 промилле[49].

– Я не пьяна. – Криста начала повышать голос. – Я такая же трезвая, как и вы.

– Не возражаете, если мы отойдем ненадолго?

Хезер была готова обнять его и поблагодарить. Она хотела все ему объяснить, но у нее в горле встал ком.

– Я возражаю. – Криста отошла в сторону от копа, когда тот шагнул к ней. Она чуть не споткнулась об один из цветочных горшков. Коп взял ее за локоть. Она попыталась сбросить его руку.

– Мадам, пожалуйста. Не могли бы вы пройти сюда…

– Отпусти меня.

Хезер наблюдала за происходящим будто бы в замедленной съемке. Раздался шум и крики. Криста трясла рукой, поднося кулаки к лицу офицера. Удар будто увеличился в несколько раз, затем гул, шум.

А потом время снова ускорилось, и коп выкручивал руки Кристы у нее за спиной, пока она сопротивлялась и извивалась, как животное.

– Вы заключаетесь под арест за нападение на полицейского…

– Опусти меня.

– У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.

На Кристу надели наручники. Хезер не знала, радоваться или бояться. Возможно, и то и другое. Криста по-прежнему орала на полицейского, который увел ее с крыльца в сторону патрульной машины. Она звала Лили, кричала о своих правах. Затем она оказалась в машине, за ней закрылась дверь, и наступила тишина, не считая шума двигателя и шороха гравия, когда коп прошел на водительское сиденье. Вспышка фар. Затем опять темнота. На крыльце снова выключился свет.

Хезер трясло. Когда она, наконец, смогла заговорить, единственное, что она сказала, это:

– Ненавижу ее. – Затем еще раз: – Ненавижу.

– Пойдем, милая. – Энн положила руку Хезер на плечи. – Пойдем внутрь.

Хезер выдохнула и позволила гневу уйти. Они вместе зашли в дом, в прохладный коридор, окутанный тенью и лунным светом, который выглядел уже очень родным. Хезер подумала о Кристе, беснующейся на заднем сиденье полицейской машины. Тяжесть в груди отступала. Теперь все узнают правду – какая Криста была на самом деле и от чего Хезер с Лили бежали на самом деле.

Энн обняла Хезер.

– Все будет хорошо, – сказала она. – У вас все будет хорошо.

Хезер посмотрела на нее и смогла улыбнуться.

– Я знаю, – ответила она.

В Карпе конец августа был самым грустным временем в году. А возможно, и везде.

Каждый год при любой погоде общественные бассейны внезапно заполнялись людьми, в парках лежали одеяла для пикника и пляжные полотенца, а на дорогах бок о бок стояли припаркованные машины с людьми, отдыхающими на озере Копэйк[50]. На деревьях висела завеса от выхлопных газов, запаха угля и дыма от сотен костров. Это была последняя пышная демонстрация лета, линия на песке, отчаянная попытка навсегда отсрочить наступление осени.

Но осень надкусывала голубое небо своими зубами, разрывала на части куски солнца, уничтожала тяжелую дымку, пахнущую мясом. Она наступала, и ее больше нельзя было сдерживать.

Она принесет дождь, холод и перемены.

Но сначала – финальное испытание. Самое опасное испытание.

Поединок.

Додж

В день Поединка было мокро и холодно. Додж надел свои любимые джинсы и поношенную футболку. Без носков он прошел в гостиную, съел кашу из миски и посмотрел с Дэйной несколько реалити-шоу по телику, отпуская шутки об этих придурках, которые согласились на то, чтобы всю их жизнь снимали на камеру. Дэйна, казалось, испытала облегчение, увидев, что Додж ведет себя как обычно.

Но все это время его мысли были далеко-далеко. Он думал о темной прямой, о заведенном двигателе, скрежете шин и запахе дыма.

Он переживал. Переживал, что огонь загорится слишком быстро, когда Додж еще будет вести машину. Переживал, что Рэй не захочет поменяться машинами.

Он предполагал это, поэтому отрепетировал, что будет говорить.

«Я хочу поменяться машинами, – скажет он, когда Хезер позволит ему выиграть первый раунд. – Так я буду знать, что все по-честному. Что он точно не поставил себе турбоускоритель и не повредил мои тормоза».

Разве Рэй сможет отказать? Если Додж будет ехать аккуратно, не более сорока миль в час[51], двигатель не должен нагреться слишком сильно, и взрыва не произойдет. Хезер даст ему выиграть, даже если он будет плестись. Рэй ни за что не заподозрит.

А потом он сядет в машину, нажмет на педаль газа, двигатель начнет дымиться и искриться, и тогда…

Месть.

Если все пройдет по плану. Если, если, если. Додж ненавидел это дурацкое слово.

В три часа Билл Келли зашел за Дэйной. Он повезет ее к физиотерапевту. Додж так и не мог понять, как Келли удалось стать частью их жизни. Дэйна была практически очарована им. Как будто они все вдруг стали одной большой и счастливой семьей, а Додж был единственным, кто помнил, что они не были семьей и никогда не могли ею стать. Всегда были только Додж и Дэйна, и никого больше.