Черные сапоги подошли ближе. Хасан поднял голову и увидел худощавого бледного человека в черной одежде с плетью в руке. Он внимательно посмотрел на Хасана, потом повернулся к стражникам:

— Где это случилось?

— В квартальной мечети Карха, господин.

— Встань, — холодно сказал человек Хасану. Поэт с трудом поднялся, держась за врытый в землю деревянный столб. Стражник захохотал:

— Смотрите, как вцепился! Не торопись, тебя еще привяжут к нему, и ты получишь свою долю!

Пошатываясь, Хасан отошел от липкого и зловонного столба, пахнущего засохшей разлагающейся кровью.

— Кто ты и как твое имя? — спросил человек в черном.

Хасан хотел ответить, но горло нестерпимо болело, и он что-то прохрипел. Человек в черном нетерпеливо похлопывал плетью о сапоги, но видя, что Хасан не может говорить, повернулся к стоящим за ним стражникам:

— Отведите его к тем людям.

Стражники подтолкнули Хасана к неглубокой яме, покрытой толстой деревянной решеткой.

— Прыгай! — сказал один из них, приподняв решетку.

Протиснувшись под гладкий брусок, Хасан прыгнул, стараясь не попасть в столпившихся в яме людей. Решетка упала над его головой, стражник навесил на кольца огромный замок.

— Здесь все твои друзья, тебе будет хорошо с ними! — сказал он.

Хасан сел на землю. Ноги у него дрожали, да и все равно в яме стоять невозможно — голова упиралась в решетку, хотя Хасан и невысок. Сидящие в яме, оглядывали его безразличными глазами. Некоторые лежали без движения, видно, обессилели от пыток и голода. Изможденный старик в изодранной рубахе подполз к Хасану, уставился в лицо лихорадочно блестевшими расширенными зрачками:

— Если ты веришь в святого Мани, терпи — твоя душа не умрет, а переселится в прекраснейший облик в обиталище света.

Хасан молча отодвинулся от него. Старик что-то забормотал. В углу ямы страшно завыли, кто-то крикнул:

— Заткните пасть этому бесноватому!

Раздался звон железа, звук глухих ударов, и вой умолк.

Он начал задыхаться. Попытался встать, но ударился головой о железные прутья, и стражник, не глядя, ткнул в них тупым концом копья. Хасан снова упал. С земли тянуло нестерпимым зловонием, люди вздыхали, стонали, копошились в яме, как могильные черви. Хасан перевернулся и лег на спину. Стало немного легче — отсюда видно темнеющее вечернее небо, перечеркнутое решеткой.

Какой-то человек, низко пригнувшись, подошел к Хасану, присел возле него на корточки, положил на плечо тяжелую руку:

— Что, сынок, тебя нашли пьяным, или обвиняют в ереси? Если тебя сюда бросили из-за вина, то это пустяки — дадут десять ударов и отпустят. Ересь хуже…

Хасан неохотно ответил:

— И то, и другое.

— Горе тебе! Как же ты попался? — в голосе чувствовалась мягкость и доброта, и он неожиданно рассказал все.

Человек покачал головой:

— У тебя нет покровителя?

— Не знаю, — нерешительно сказал Хасан, — может быть, есть.

— Я дам тебе один совет. Сейчас строже всего преследуют верующих в лжепророка Мани. Говорят, что они поклоняются свету и тьме, умываются мочой, вступают в брак с сестрами и дочерьми, крадут детей мусульман и убивают их или заставляют участвовать в своих богохульных обрядах. Когда тебя выведут утром, тебе для испытания дадут изображение Мани и велят плюнуть в него.

— Зачем? — удивился Хасан.

— Если ты поклоняешься Мани, то не станешь делать этого, как бы тебя ни заставляли, и тогда тебе отрубят голову. Послушай меня, плюнь в него. Если ты веришь в пророка Мани, он простит тебя, а наказание Хамдавейха страшнее, чем гнев любого пророка.

— Хамдавейха? — спросил Хасан, и ему стало страшно. — Это такой тощий, в черных сапогах?

— Он самый, — прошептал человек. — Он не становится толще от крови своих жертв и не знает жалости.

— А ты почему попал сюда? — спросил Хасан.

— По наговору, сынок. Я Мухаммед-ткач, меня знают во всем квартале, и купцы всегда берут у меня пряжу по самой хорошей цене. Но глаз завистника хуже собачьего глаза. Меня обвинили в том, что я неправильно молюсь, хотя, клянусь Аллахом, все мои молитвы по закону и обычаю. А теперь надо нам поспать, пусть даже сегодня наша последняя ночь.

Утром в яме оказалось еще страшнее: по краю — кучи нечистот, люди измученные, со встрепанными бородами. Некоторые лежат в бреду: видно, началась горячка от гнилых испарений.

— Скорее бы вывели отсюда, пусть рубят голову! — сказал Хасан соседу, он оказался дородным человеком почтенного вида: странно было видеть его в яме вместе с другими.

— Терпи, сынок, только терпеливый проживет на этом свете, — вздохнул Мухаммед-ткач и замолчал.

Стражники протянули каждому из сидящих в яме по лепешке на острие копья и опустили на веревке кувшин воды на всех. Хасан не притронулся к еде, он очень хотел пить, но не мог заставить себя отхлебнуть из кувшина, к которому жадно припадали губы больных, покрытые темной коркой. Только сейчас Хасан осознал, что с ним случилось, но вместо раскаяния почувствовал злобу, и она помогала ему выдержать ожидание.

Наконец стражники засуетились — сняли замок с колец и приподняли решетку.

— Выходите! — крикнул один из них, кивая Хасану и Мухаммеду.

Старик в рваной рубахе поднял голову, когда стражник ткнул его копьем, но не встал с земли, и тому пришлось спуститься в яму. Злобно ругаясь, он поднял старика и вытолкнул его наружу.

Хасан с жадностью глотнул утренний воздух, и вдруг почувствовал, что злость прошла. Все показалось ему смешным — неужели он умрет сегодня из-за какого-то старого козла-имама? На Хасана, Мухаммеда и старика надели цепи и куда-то повели.

— Плохо наше дело, сегодня Хамдавейх рассержен, — шепнул Мухаммед Хасану, когда они, пройдя широкий портик, вошли во внутренний двор, наполовину прикрытый навесом.

Всех троих подвели к возвышению, и стражник ткнул их, так что они упали на колени. Сидящий в середине возвышения Хамдавейх посмотрел на них и отвернулся, потом указал на Мухаммеда, однако тут же вскочил и, сложив руки на груди, склонился в низком поклоне. Хасан обернулся, но стражник ударил его ногой в спину:

— Сиди тихо, проклятый еретик, вас будет судить сам повелитель правоверных.

— Хвала Аллаху, — еле слышно прошептал Мухаммед; только старик стоял, безучастно сгорбившись, голова свалилась ему на грудь.

На помост взошел рослый и статный человек, одетый в черную одежду, затканную золотом. Высокая шапка, вокруг которой была обмотана пышная чалма, и башмаки на толстых подошвах увеличивали его рост, так что он казался выше всех. Садясь, он небрежно подобрал плащ, и на пальце засверкал огромный алмаз. За ним встали два телохранителя, будто выточенные из черного камня: на обнаженной груди и плечах переливались мускулы, на поясе у каждого висел широкий прямой меч.