— Боже, работать в таком месте! Плюс двадцать в марте! В обеденный перерыв можно по заповеднику гулять!

Варя достаёт солнечные очки.

— Такого, увы, не случается. В семь утра я уже на работе. И, бывает, до самого вечера не знаю, какая сегодня погода. Видите вон то здание? — Она показывает рукой. — Это наш главный корпус. Построен по проекту Лео Чена. Он известен своей любовью к строгой геометрии. Вы ведь машину поставили на стоянке для посетителей? Оттуда видно, что здание — правильный полукруг. Окна со всех сторон. Отсюда они кажутся маленькими, а на самом деле от пола до потолка. — Она останавливается в полусотне шагов от лаборатории приматологии, в четверти мили от главного корпуса. — Есть у вас блокнот?

— Я вас слушаю. А факты могу и позже проверить.

— Как считаете нужным.

— Еще успею всё это достать, я ведь целую неделю здесь буду. — Люк улыбается, вскинув брови. — И мы, должно быть, присядем.

— Присядем, конечно, — отвечает Варя, — рано или поздно. Но с журналистами общаться я не привыкла, и, надеюсь, вы меня поймёте, если кое-что я буду объяснять на ходу. Учитывая формат исследования, надолго отлучаться из лаборатории мне нежелательно.

С Люком она почти одного роста, смотрит ему глаза в глаза. Лицо его сквозь её дымчатые очки кажется плоским и бесцветным, но в каждой чёрточке читается изумление. Чем же он так удивлён — её сухостью, деловитостью? Будь на её месте заведующий-мужчина с теми же чертами, Люк наверняка бы не удивился. Её минутный стыд за свою холодность тут же сменяется спокойствием. Она, выражаясь языком приматологов, доминирующая особь.

Люк, перебросив рюкзак на живот, достаёт чёрный диктофон:

— Вы не против?

— Пожалуйста, — отвечает Варя. Люк нажимает на кнопку «Запись», и Варя шагает дальше. — И давно вы работаете в «Кроникл»?

Ненавистная светская болтовня — примирительное одолжение; по широким мощёным дорожкам они идут вокруг главного корпуса. В лабораторию приматологии ведёт заросшая, чуть ли не звериная тропа. «Загнали нас, диких, подальше», — пошутила как-то Энни, и Варя в ответ засмеялась, хоть и не совсем поняла, о ком речь — об обезьянах или о них двоих.

— Я там не работаю, — отвечает Люк, — я внештатник. Вот взялся статью для них написать. Я работаю в Чикаго, обычно пишу для «Трибюн». Вы письмо моё читали?

Варя качает головой:

— Этим у нас доктор Ким занимается.

Энни, тоже исследователь, с лёгкостью взяла на себя и роль пресс-атташе. Из благодарности Энни за её ловкость в обращении с журналистами Варя согласилась на это недельное интервью для «Сан-Франциско кроникл». Вот уже десять лет лаборатория приматологии ведёт исследование, рассчитанное на двадцать. В этом году нужно подавать заявку на продление гранта. Внимание прессы на присуждение грантов якобы не влияет — официально. На деле же фонды, поддерживающие Институт Дрейка, любят участвовать в чём-то важном, жаждут всеобщего интереса, а если речь об опытах на приматах — одобрения общественности.

— Вам приходилось работать в отделе новостей? — интересуется Варя.

— В колледже. Я был редактором стенгазеты.

Варю разбирает смех. Знала Энни, кого к ней прислать! Люк ван Гальдер — птенец желторотый!

— Интересная, должно быть, у вас работа! Много путешествуете, двух одинаковых заданий не бывает, — говорит Варя, хотя на самом деле не видит в ремесле журналиста ничего увлекательного. — Что вы изучали в колледже?

— Биологию.

— Как и я. Где же?

— В коллежде Святого Олафа. Небольшое учебное заведение близ Миннеаполиса. Я родом из фермерского городка в Висконсине, хотелось учиться поближе к дому.

Варин костюм годится для лаборатории, где нет дневного света и всегда прохладно, но не для улицы. От жары с неё градом льёт пот, и она рада оказаться наконец возле главного корпуса, где трава аккуратно подстрижена, а деревья посажены недавно. Варя ведёт Люка вдоль кольцевой аллеи ко входу, толкает вращающуюся дверь.

— Обалдеть! — ахает Люк, когда они заходят в вестибюль.

Вестибюль Института Дрейка напоминает дворец: двухъярусные потолки, белокаменные вазоны для цветов, каждый размером с детский бассейн. Здесь просторно, как в школьной столовой, полы из привозного белого мрамора. Кучка туристов столпилась возле западной стены, где на плоских экранах показывают видеосюжеты. Другую группу ведут в сторону лифтов. Лифты роскошны — современные кабины из стекла и хрома, с видом на залив Сан-Пабло, — но из сотрудников пользуется ими только семидесятидвухлетний старичок-профессор, специалист по нематоде С. elegans, скрюченный артритом и прикованный к инвалидному креслу. Все остальные, если не больны, ходят по лестнице, даже те, кто работает на восьмом этаже.

— Нам сюда, — показывает Варя. — Можем побеседовать в павильоне.

Люк плетётся следом, глазея по сторонам. Павильон — стеклянная пирамида, как в Лувре, с видом на Тихий океан и гору Тамальпайс. В нём размещается кафетерий с круглыми столиками и безалкогольным баром, к которому уже тянется очередь из десятка туристов. Выбрав самый дальний столик, Варя садится, вешает на подлокотник сумочку

— Обычно здесь народу поменьше, — замечает она. — По понедельникам с утра мы проводим экскурсии.

Она сидит чуть наклонившись вперёд, не касаясь спинки кресла — в попытке удержать равновесие, постоянной бдительностью отвести угрозу, будто расплачиваясь неудобством за безопасность. Как-то раз в детстве, лёжа у себя на верхнем ярусе двухэтажной кровати, она упёрлась в потолок грязной пяткой, любопытства ради. На потолке остался чёрный след. В ту ночь она боялась, что крохотные частички грязи упадут во сне ей на лицо, и долго не могла уснуть. Она так и не увидела, чтобы грязь падала, — значит, не упала. Но если бы она заснула — если бы не следила, — то могла ведь и упасть.

— Наверное, многие стремятся здесь побывать, — говорит Люк и тоже садится. Снимает штормовку, ярко-оранжевую, как жилет постового, и швыряет на спинку кресла. — Сколько людей здесь работает?

— У нас двадцать две лаборатории, в каждой есть заведующий и ещё не меньше трёх человек, в некоторых — до десяти: научные сотрудники, профессора, приглашённые специалисты, лаборанты, магистры, докторанты. В самых крупных лабораториях есть секретари-референты — как у доктора Данэм, она изучает сигналы нейронов при болезни Альцгеймера. Это, разумеется, не считая охраны и обслуживающего персонала. А всего более ста семидесяти человек, большинство — научные работники.

— И все занимаются вопросами омоложения?

— Мы предпочитаем термин «долголетие». — Варя жмурится: хоть она и выбрала самый затенённый уголок павильона, но солнце поднялось выше, и на металлической столешнице играют зайчики. — При слове «омоложение» приходит на ум научная фантастика, криоконсервация, полная эмуляция мозга. Но наш заветный грааль — не просто увеличить продолжительность жизни, а продлить срок полноценной жизни, улучшить качество жизни в зрелом возрасте. Например, доктор Бхаттачарья разрабатывает новое средство от болезни Паркинсона. Доктор Кабрильо стремится доказать, что возраст — главный фактор риска для развития рака. А доктору Чжану удалось купировать сердечно-сосудистые заболевания у пожилых мышей.