— Жива.

— От и ладно… ну что, идем, что ли?

Сейчас?

За окном темень непроглядная. И вновь оживший разум, а может, не он, но тень, которой случилось подобраться чересчур уж близко, нашептывает: неразумно это.

Выходить из дома.

Какое ни есть, а все убежище. Там же, за стенами каменными, ветер воет. Или не ветер, но навьи волки, что, сбившись в стаю, рыщут, ищут поживы. Холодно им в ночи, тянет к людям, к живой крови… то-то порадуются девкам глупым… или же одной… у Яськи амулет имеется.

Да и вообще, стоит ли ей, рыжей разбойнице, верить?

Она убила там, в поезде, и пусть клянется, что убийство это единственное на совести ее, да только стоят ли эти клятвы веры? Небось поклясться, в чем угодно, легко. Заведет, закружит и бросит волкам на поживу. А коль не им, то полюбовнику своему, который упырь.

И надо ли рисковать?

— Шепчет? — спросила Яська, косу переплетая. — Дом всем шепчет. Зловредный, погань… брату совсем худо… может статься, что и не дотянет до утра.

— Откуда ты…

— Слышу. Я… — Она затянула косу кожаным шнурочком. — Я теперь многое слышу… и не хочу, а все одно… притворяюсь вот, будто… но ты не верь… нет мне нужды тебя заводить. Братца не станет, обеих нас отведут к Хозяйке. А уж она-то своего не упустит…

…и к чему тогда рисковать?

Если уж Евдокия сама встречи желает, то всего-то и надобно, подождать денек-другой. Умрет Яськин братец. Жаль его? Наверное, жаль, хотя жалость оставалась для теней чем-то непознанным, непонятным. Они шептали — и Евдокия уже четко различала этот шепот, — что Хозяйка, истинная Хозяйка, не позволит навредить Евдокии… встретится… побеседует.

Две разумные женщины всегда сумеют договориться. И коль Евдокии так уж нужен супруг, как знать, вдруг да и вернут.

— Нет.

— Что? — Яська косу перекинула.

— Это я не тебе… говорят, что она, быть может, мужа моего вернет…

— Не вернет, — Яська произнесла это уверенно, — не слушай. Врут. Она никогда и ничего не возвращает… да и… ты, конечно, можешь тут посидеть, подождать, когда… когда все переменится… Хлызень под ее рукой ходит, только вот… женщины ей нужны. А твой сродственник — ни к чему.

…и что с того?

Себастьян, если разобраться, чужой человек… почти случайный в Евдокииной жизни. И он шел, осознавая риск… а значит, не Евдокии о нем беспокоиться. Уйдет. Вывернется, как выворачивался всегда. Евдокия о себе думать должна, о семействе своем, о счастье…

— Кыш. — Она махнула рукой, отгоняя тени. И те прыснули в стороны, растеклись по углам заклятой чернотой.

— Ишь ты, что-то больно разговорчивые стали. Я вам! — Яська погрозила теням пальцем, и те зашипели. — А мне все шептали, чтобы бросала братца, брала казну, они бы показали, где держит, да и уходила. Он бы небось не стал по следу идти. А с деньгами его я бы хорошо устроилась, да промеж людей. Иногда вот… знаешь, иногда хотелось. Плюнуть на все. Взять… хоть бы половиночку от той казны. Мне бы надолго хватило… пожила бы панной, да…

Яська плечами повела.

— Не хочу их слушать. Тени до добра не доведут.

И Евдокия всецело с ней согласилась.

Дом же был оскорблен этаким равнодушием — разве желал он зла? Желал, несомненно, но в том состояла натура его, чужой волшбой искалеченная. И возмущение, гнев даже, вызванный обидой и бессилием — не смел он чинить вред той, что была отмечена Печатью Хельма, — выказал скрипом половиц, скрежетом двери, которая отворялась медленно, протяжно.

— Не спится? — мрачно поинтересовался Себастьян, которому поспать удалось, пусть и на коврике у двери, но случались в его жизни места и куда менее удобные. А коврик, хоть и запыленный, был мягок. Вот только сны снились какие-то чересчур уж героические, не то про Физдамоклов меч карающий, не то про Физдамоклову книгу, тоже карающую, но уже с выдумкой…

— Пора. — Яслава прижала палец к губам.

Прислушалась. За собой поманила. И сама-то ступала тихо, не шла — плыла по-над древними половицами, но дом все равно кричал немым голосом, рождая кошмары.

И люди ворочались. Стонали. Кто-то убегал, неспособный убежать, потому как воздух вокруг него становился вязким, оборачивался душным коконом, пеленая по рукам и ногам. Кто-то цеплялся руками за веревку, что обвивала шею, и чувствовал ее, жесткую, конопляную, готовую вот-вот затянуться. Кто-то тонул в луже собственной крови, полз, но не умел выползти и кровью же захлебывался.

Дом звал. Не дозывался. И от злости звенел колоколом.

Себастьян слышал и крик, и зов и остановился у лестницы, не зная, хватит ли сил у него, оглушенного, спуститься. Ступеньки качались… он понимал, что ему лишь мерещится, что на самом-то деле неподвижны они, однако вот… ступи — и вывернется, выскользнет из-под ноги, обрекая на падение. И тогда-то уж точно дом не упустит своей жертвы.

Ему так давно не приносили жертв.

— С тобой все ладно? — Теплые пальцы перехватили запястье. — Бес?

Лихо так называл… Лихо потерялся.

С младшими братьями вечно так: то влезут куда, то вот потеряются, то волкодлаками вообще становятся, хотя все знают, что в приличных семьях волкодлаки не заводятся.

Дом хихикнул. Он знал, что в приличных с виду семьях творится многое из того, о чем людям иным, постороннего свойства, знать не надобно.

— Дуся, я…

— Держись за меня. — Она обняла.

Теплая. Какая же теплая, а Себастьян замерз на своем коврике у двери. И колени не гнутся. Ноги что палки, идет, ковыляет, самому смешно, только смех этот нервический. Впору соли нюхательные просить для прояснения разума.

— Дуся… поговори со мной.

Дом шепчет. Дом предлагает остаться. Хозяйке нужны люди с особыми свойствами, а Себастьян особый… и что ему в Познаньске делать? Служить? Ловить одержимых да маньяков? И так до самой до старости? Карьеру сделать… и кем стать? Воеводою, когда Евстафий Елисеевич в отставку подаст на старости лет?

Смешно.

Здесь, на Серых землях, ему откроются перспективы иные.

Власть.

Сила.

Разве не желает он власти и силы? Не желает… только дом не готов поверить этому нежеланию… все его хозяева хотели одного.

Власти.

И силы.

У них даже почти получилось…

— О чем?

— Обо всем… вот найдем мы Лихо… мы ведь найдем?

— Конечно, найдем…

Говорить приходится шепотом, пусть Яська и не взывает больше к тишине. Да и смешно взывать, когда на каждый их шаг дом отзывается многоголосицей скрипов.

— Найдем и вернемся в Познаньск… остаться там вряд ли выйдет…