Барни размышлял, а смог бы он и в самом деле ее убить, если бы его попытались удержать. Нет, конечно же, он не был уверен на все сто, что€ стал бы делать. Пожалуй, он нацелил бы дробовик на толпу или, может, на себя, а может, вообще опустил бы руки. Но, когда они с Карен двинулись к той лестнице, он ни на миг не сомневался, что сможет отнять у нее жизнь: ведь, не дай они им дорогу, зачем было бы жить? Ей жить. Ему. И бедному комочку внутри нее… Нет, точного ответа он не знал.

Для Карен нашли отдельную палату, чтобы не нервировать других рожениц в родильном отделении, и Барни, оставшись с нею, слышал ее страдальческие крики, хотя лица ее практически не видел: оно было скрыто под белым навесом, похожим на ходивший ходуном бельевой мешок, поскольку она из последних сил цеплялась за него, а не за перильца койки. В нем отдавался каждый ее вскрик, каждый спазм, каждое подергивание тела, и ему становилось не по себе всякий раз, когда он думал, что в этом была и его вина. А ведь сначала он хотел ребенка больше, чем она.

Барни промокнул ей лоб полотенцем и постарался ее успокоить. Сейчас Карен боялась больше, чем когда-либо, потому что думала о смерти – своей и ребенка. А Барни уверял, что она не умрет.

– Теперь-то ты хочешь ребенка? – хрипло прошептала она.

– Да, – сказал он, не зная точно, правда это или нет.

– И ты полюбишь его, каким бы он ни был? Даже если с ним будет что-то не так?

– Да. Я полюблю его и буду заботиться о вас обоих. Я буду лечиться. Я поправлюсь. И у нас все наладится.

Снова схватки – Карен схватила его за руку с такой силой, что едва не сломала ему кость. Она дернулась всем телом вперед, скрючившись, точно рыба на крючке, а затем откинулась на спину, точно отступающая волна. И потянулась к нему, как бы прося, чтобы он смочил ей губы влажной тряпкой.

В палату вошли доктор Лерой и перепуганная медсестра. Она задернула полог – и Барни остался ждать у дверей, откуда ему было видно лишь движение теней за пологом. Через несколько секунд двое стажеров подкатили носилки-каталку. Они помогли Карен перелечь на них с кровати для рожениц и покатили ее мимо Барни. Простыня прикрывала ее по шею, и Барни подумал: если она умрет, ее накроют с головой, когда привезут обратно, и она будет такой же плоской и стройной, как прежде.

Барни прождал часа два в «комнате для отцов», стараясь не думать ни о прошлом, ни о будущем, стараясь сосредоточиться на ожидании, стараясь представить себе, каково ей там, в родовой палате. Он даже представил ее мертвой – но тотчас вычеркнул этот образ из головы.

Наконец к нему вышел доктор Лерой в своем неизменном бледно-зеленом халате и шапочке и тяжело опустился в кресло.

– Она будет жить, – проговорил он. – А вот ребенок мертв. – Помолчав немного, он прикурил сигарету и в раздумье затянулся. – Может, оно и к лучшему. Сформировался он не полностью – с мутациями. И умер, по-видимому, на днях.

– Но ведь еще недавно она чувствовала, как он шевелится.

– Ей только казалось. Он умер некоторое время назад, да и в любом случае вряд ли смог бы выжить. Через несколько минут ее вывезут из родильной палаты. Она будет глубоко спать. Я дал ей успокоительного. Она и так натерпелась.

Барни ждал в коридоре, когда ее подвезли к нему на каталке и оставили рядом.

– Как ты? – спросил он.

– Прекрасно. Доктор Лерой уже сказал тебе про ребенка?

Он кивнул, нагнулся и поцеловал ее в щеку.

Она закрыла глаза и через мгновение, как ему показалось, уснула, но потом снова размежевала веки.

– Я люблю тебя, Барни.

– И я тебя.

– Что же теперь с нами будет?

– Все образуется, и мы начнем новую жизнь.

– Мне хотелось ребенка.

Барни на миг задумался.

– Даже если не удастся усыновить кого-нибудь обычным путем, мы можем стать приемными родителями. Возьмем себе детей и будем заботиться о них, как о своих собственных. Они будут нам неродными, ну и пусть. Мы возьмем кого-нибудь из отказников – такого, который больше никому не нужен.

– Нам не дадут, Барни. Здесь – точно.

– Мы уедем отсюда и возьмем другие имена. Я хочу, чтобы меня звали, как раньше. Я уже думал об этом. Как тебе понравится – миссис Бронислав Шутарек?

Карен улыбнулась.

– Прекрасная мысль.

Прежде чем каталку увезли, Карен приподнялась на локте и сонно проговорила:

– Такого, который больше никому не нужен. Сироту войны, убогого, искалеченного… Одинокого, несчастного… Наш был бы такой же.

Барни кивнул и погладил ее по руке.

– Прекрасная мысль.

Карен улыбнулась, откинулась на каталку, и ее увезли прочь.

Барни вернулся в комнату, где сидел доктор Лерой.

– Я хочу поглядеть на ребенка, – сказал он.

– Не стоит – зрелище не из приятных.

– Мне нужно его увидеть.

Доктор Лерой пожал плечами и жестом пригласил Барни следовать за ним в родовую палату. Барни с трудом различал предметы, но он напрягся и сощурился, силясь сфокусировать зрение. Медсестра в запачканном кровью халате уже убралась в палате и собиралась вынести прикрытый тряпкой тазик. Удивленно взглянув на доктора Лероя, когда тот попросил ее снять тряпку, она поставила тазик обратно на стол и осторожно сняла тряпку.

Барни нагнулся ближе и принялся изучать маленький неподвижный комочек. У него не было ни рук, ни ног – только жалкие культяшки, едва проглядывавшие там, где должны были располагаться плечи и верхние части бедер. Глаза слеплены, голова опущена вниз, точно во сне. Из всех зародышей, которые он когда-либо лепил, ни один не походил на этот.

Он прикоснулся к склизкой культяшке, торчавшей вместо руки. Такое ему трудно было себе даже представить.

И, глядя на неживое существо в тазике, Барни почувствовал, как у него изнутри вырывается нечто похожее на волну, или спазм, или судорогу, – сухие позывы вдруг превратились в слезы, которые ручьями потекли по его щекам: он оплакивал своего единственного сына.

МАФИОЗНЫЙ СЛЕД

В 1971 году, через три года после публикации «Прикосновения», одна американская компания продала Заиру восемь трехфутовых стальных цилиндров в рамках программы «Атом для мира». Восемь стержней обогащенного урана предназначались для опытного реактора в Киншасе, однако после падения правительства Мобуту они исчезли.

След пропавших стержней обнаружился в тысяча девятьсот девяносто седьмом году во Франции, откуда он привел в Италию. Затем стержни попали в руки мафии, и мафиози решили их сбыть. Итальянская полиция организовала в Риме секретную операцию, в ходе которой полицейский агент выступил в роли посредника. Известный только под прозвищем «учетчик», он выдавал себя за представителя «некоей арабской страны». Мафиози продали ему один из стержней.