Микроорганизму, естественно, недоставало еще одного эпитета – «холерный».

В Египте германская экспедиция высадилась в Александрии, хорошо известной Коху по старинным книгам, по истории всеобщего развития медицины. К тому же базой экспедиции, по воле судьбы, стал греческий госпиталь, что еще больше подогревало эту давнюю связь, приводящую на мысль имена Герофила, Эразистрата, Галена, Орибазия.

Правду сказать, в Александрии уже мало что напоминало об античной древности. Это был уже более-менее современный, растущий город, масштабы которого значительно возросли после недавнего введения в строй Суэцкого канала, связавшего Средиземное море, а, значит, и весь Атлантический океан, с теплыми водами Индийской акватории.

Современная Александрия поглотила древнюю свою предшественницу, как это случалось в истории других известных городов, хотя бы того же Рима, поглотившего своего античного прародителя.

Впрочем, Коху было не до того. В Египет он прибыл в конце августа, в разгар знойного африканского лета. Он сразу же включился в интенсивную работу, и в кратчайшие сроки ему удалось обнаружить предполагаемого вредоносного возбудителя.

Это были все те же, лишь соединенные попарно бациллы, напоминавшие собою старательно выведенные в школьных тетрадях запятые. Они гнездились в кишечнике как у живых людей, страдающих от указанной болезни, так и у тех, кого она уже подкосила.

Он выделил и вырастил их культуру в лабораторных условиях, однако ему никак не удавалось вызвать это заболевание у подопытных животных – путем введения им выращенного возбудителя. А этого, конечно, как раз и недоставало для завершения сформулированной им лично триады.

Между тем, благодаря общим усилиям медицины многих стран, эпидемия холеры на берегах Нила пошла на спад. Материалов для исследований уже было недостаточно, и, ради завершения опыта, германская научная экспедиция отправилась в Индию, в город Калькутту.

Надо ли говорить, что в Индии, по-прежнему переполненной холерными больными, Коху очень быстро удалось убедиться, что он стоит на совершенно правильном пути, что открытый им вибрион действительно является возбудителем грозного заболевания.

Из Индии Кох возвратился победителем.

На родине его ждала поистине триумфальная встреча…

* * *

Вся дальнейшая жизнь великого ученого протекала уже без особых открытий и без жизненных потрясений. В 1885 году он стал профессором Берлинского университета, в 1891 – возглавил специальный Институт инфекционных болезней, функционировавший при так называемой больнице Шаритэ, а в 1901 – имперский Институт инфекционных болезней, который теперь носит его имя. Вполне естественным выглядит и тот факт, что вся эта многогранная деятельность Роберта Коха увенчалась присуждением ему Нобелевской премии (1905).

Если что-то и огорчало великого Коха, так это, быть может, его семейная жизнь. Во всяком случае, только в Берлине фрау Эмма поняла всю непоправимость совершенных ею ошибок, начало которым положила покупка ею «злосчастного» микроскопа.

Семья доктора Коха распалась, он увлекся эффектной опереточной артисткой, даже женился на ней.

Впрочем, кажется, фрау Эмма отнеслась ко всему этому спокойно, как к чему – то неизбежному, однако назначенному всесильным Богом. Возможно, утешением ей служило лишь твердое убеждение, что она тоже каким-то образом поспособствовала облегчению человеческой участи, что это она подвинула «своего Роберта» на беззаветное служение медицине.

Античные врачи, вне всякого сомнения, были замечательными универсалами в избранной ими, порою даже выстраданной, – профессии. К ним обращались люди с любыми своими недугами; и в каждом античном враче, исключая, быть может, мифического Махаона, пациенты усматривали, прежде всего, терапевта – в соответствии с нашим пониманием этой своеобразной врачебной профессии.

Подобное представление о врачах остается актуальным и в последующие времена. Таковым оно выглядит и в новейшее время. Даже сейчас. При слове «врач» большинство наших современников представляет себе именно относительно безопасного терапевта, а не какого-нибудь там хирурга, уролога или, тем более, стоматолога.

Даже в детском воображении сказочный доктор Айболит возникает непременно в виде специалиста, готового пользовать ребятишек одними припарками, порошками, таблетками, сиропами и прочими безобидными средствами. Как правило, он предстает перед ними в аккуратном колпачке, придавившем его слегка уже побелевшие кудри, а на груди у него болтаются яркие змеевидные трубочки, при помощи которых он выслушивает ребячьи сердчишки.

Методика исследования пациентов, согласно Гиппократу, наряду с самым тщательным и самым пристальным наблюдением со стороны врача, включала в себя также ощупывание их, в какой-то мере постукивание по их телам и даже прислушивание к работе их внутренних органов (по-латыни все это впоследствии стали обозначать терминами palpatio, percussio, auscultatio). Указанные способы обследования до сих пор остаются в арсенале большинства врачей.

О пальпации почти нечего говорить. В общих чертах она оставалась без изменений на протяжении более чем двухтысячелетнего периода. При помощи собственных чутких пальцев врач определяет болезненность или безболезненность того или иного участка тела, степень его чувствительности, температуру, наличие структурных изменений в тканях и прочее.

Пожалуй, в древности этому способу придавалось куда больше значения, о чем мы уже не раз говорили. При посредстве пальпации древние надеялись получить наибольший объем сведений о здоровье человека, тогда как нынешнему врачу, имеющему в своем распоряжении массу иных вспомогательных диагностических средств (рентген, УЗИ, лабораторные исследования), – пальпация порою предоставляет очень мало данных, а то и вообще ничего не дает.

Аускультация в античности пребывала в тени. Пожалуй, она и не очень-то отделялась от наблюдения и перкуссии. Но, используя ее, врачу доступно было констатировать наличие хрипов в груди пациента, удавалось улавливать урчание его кишечника, слышать даже трение плевры.

О перкуссии, то есть выстукивании, тоже было довольно слабое представление, – даже, пожалуй, у самого Гиппократа. Постукивая пальцами по стенкам живота, отец медицины мог лишь с уверенностью заключить, что в данной брюшной полости содержится излишек жидкости. Он мог также определить, что в любом, недоступном его наблюдению пространстве, над которым производится простукивание, скопился воздух: звук, в таком случае, обретает подобие сильнейшего барабанного боя.

Издаваемые звуки могли становиться более громкими, более тихими, угрожающими, даже весьма неприятными. Ученые медики предполагают, что при помощи перкуссии Гиппократ определял отклонения в работе внутренних органов, например такие, как скопление жид кости в плевральной полости, – то есть, в абсолютно замкнутом, узком пространстве между оболочками, покрывающими легкие и выстилающими внутреннюю стенку грудной клетки.