Фрау Эмма не могла отделаться от своих навязчивых мыслей, которыми ей не было с кем поделиться особо на землях, где повсеместно, исключая государственные учреждения, слышится одна только польская шипящая речь. Кого заинтересуешь здесь открытиями неизвестного уездного врача? Кто все это поймет? Неужели эти крестьяне, которые, правда, неизменно вежливы с германскими врачами, но, отнюдь не со всеми германскими чиновниками и просто служащими? Кто способен сделать правильные выводы из такого серьезного открытия?

Геттинген, где все это вызвало бы оживленный интерес, отсюда так далеко…

Ближайшим университетским городом был Бреслау, иначе Бреславль (извечный славянский Брацлав), и фрау Эмме пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить мужа отправиться хотя бы туда.

Помог ей в этом профессор Кон, ученый ботаник, у которого, по соседству с Кохами, имелись значительные земельные владения. Он приезжал туда только на летнее время, бродил по полям и лугам, не разбирая, где его собственные земли, а где они уже переходят в чужие владения. Но местные жители на него нисколько за это не обижались.

Фрау Эмма лично проследила, как ее муж уселся в карету, и как карета эта выкатилась за дощатые ворота. Дальше она ничего не замечала, кроме пыли, так плотно вознесшейся над дорогой туда, в такой прежде загадочный славянский Бреславль, а теперь – германский Бреслау.

Это была уже вторая, после микроскопа, промашка фрау Эммы, но догадалась она об этом только многие годы спустя.

И все же она подивилась несколько виду супруга, возвратившегося назад ровно через неделю. Из кареты выскочил вроде бы он, но точно – уже не он. В его близоруко сощуренных глазах, в его напряженной осанке, во всей его прыткой фигуре, даже в жестах, – появилось нечто, незнакомое ей прежде, какая – то особая значительность и немыслимая прежде уверенность.

Фрау Эмма не смогла даже добиться от него ответа, что сказали ему в Бреслау другие ученые люди, потому что он сразу, едва переменив свой дорожный костюм на обычную рабочую хламиду, сразу же устремился к своему микроскопу.

И только потом ей стало известно, что университетские профессора с неподдельным интересом выслушали сообщения провинциального врача…

* * *

Это было действительно так.

Бреславские специалисты поняли, что неведомый им доселе коллега Роберт Кох приоткрыл занавес над тайной сибирской язвы, которая свирепствует уже по всей Европе, а не только в германских землях.

К тому же их поразила его изобретательность в методике исследования материала, – она открывает пути к изучению причин других, опаснейших заболеваний. А что уж там говорить о сибирской язве! Этот скромный молодой человек напрямую указывает средства спасения. Короче говоря, бреславские ученые, светила всей европейской медицинской науки, тут же попытались проверить все это на опыте. Сомнений у них не оставалось больше никакого: загадка страшного заболевания окончательно раскрыта!

Роберт Кох возвратился домой не то чтобы победителем, но все же с чувством человека, делающего и сделавшего уже нечто не только интересное для него самого, но и очень полезное для всех людей. Ему, считают историки медицины, первому из исследователей, удалось практически доказать, что «определенный вид микробов вызывает определенную болезнь».

С еще большей самоотдачей приступил он к своему любимому занятию. Ему тогда, в 1876 году, шел всего лишь четвертый десяток лет, и он нисколько не думал о личной выгоде. В нем разыгрался азарт первооткрывателя, к тому же этот азарт постоянно подогревался приподнятым настроением всего германского общества, впервые ощутившего в своих недрах чувство единства, вызванного объединением всех германских государств.

К указанному времени Роберт Кох успел наслушаться не только о новых достижениях француза Пастера, но также и о работах английского хирурга Джозефа Листера. Да и самого его, как врача, естественно, не могли не волновать вопросы нагноения ран, которые так часто приводили к смертельному исходу.

Вплотную занявшись указанной проблемой, он обобщил чужой и свой собственный опыт в специальном труде, где обосновал условия, при строгом соблюдении которых тот или иной микроб может с полнейшим на то правом считаться возбудителем данного заболевания.

Вот они, эти три условия, составившие так называемую триаду Коха, актуальную вплоть до настоящего времени:

микроб, считающийся возбудителем,

обязательно должен быть обнаружен

в каждом случае проявления

этого заболевания, причем его ни за что,

никак не удается выделить из организма

здорового человека;

микроб, считающийся возбудителем

данного заболевания,

непременно должен быть выделен из организма

больного в чистом виде;

введение чистой культуры предполагаемого

возбудителя в чувствительном организме

обязательно должно вызывать

ту же в нем болезнь;

Продолжая свои опыты, Кох постоянно совершенствовал свою собственную систему новых методов приготовления препаратов и методику их окрашивания.

И то, и другое прочно вошло затем в медицинскую практику, а все это лишний раз подтверждает, что Коха по праву стали считать одним из основателей современной микробиологии и эпидемиологии.

* * *

А дальше последовала напряженная работа, связанная с поисками возбудителя другой страшной болезни – туберкулеза (или бугорчатки, как называли данное заболевание издревле, опираясь лишь на его латинское название, происходящее имени существительного tuberculum, бугорок). Кох приготовил мазки, взятые прямо из легочной ткани и с внутренних органов одного умершего человека, жизнь которого была убита именно этой болезнью, весьма широко распространенной на протяжении всего XIX столетия.

Хотя все старания молодого ученого увидеть возбудителя ни к чему не привели, а все же он не опускал своих рук. И вот однажды, уже как-то механически прихватив предметное стеклышко с мазками легочной ткани, он в тысячный раз погрузил его в кювету с раствором синего красителя. И вдруг, когда все это оказалось под окуляром микроскопа, – он увидел четкие подобия тоненьких палочек.

Ему показалось, что он уже на верном пути к новому открытию…

* * *

Конечно, говорить о новом открытии было еще, безусловно, слишком рано. Полученные результаты выглядели еще очень далекими от того, чтобы соответствовать выработанной самим Кохом триаде.

К тому же, для самого семейства Кохов назревали очень серьезные перемены. Им всем предстояло покинуть свой ухоженный дом, лишиться постоянной возможности любоваться в дальнейшем такими уже привычными польскими пейзажами, классически точно отображенными в упомянутом перед этим сборнике рассказов Генрика Сенкевича.