Женитьба на Наде была только необходимой ступенькой, этапом большого пути. Работа в министерстве под началом тестя, защита кандидатской, а затем и докторской диссертации – это только приятная плата ее отца за Валеркино покровительство его взбалмошной дочери. Надя даже родить не смогла – сказалась биологическая несовместимость супругов. Но Валерка был уверен, что этот печальный факт – его собственная плата за женитьбу на нелюбимой женщине, с которой он жил, стиснув зубы.

Да, он достиг многого – чего стоит только руководство таким институтом в его возрасте? Тесть, уйдя на пенсию, успел выполнить напоследок свое обещание – устроить его на эту должность. И пусть у Валерки нет ни детей, ни настоящей семьи, зато именно сейчас он стал свободным от многих обязательств. Теперь у Валерия Петровича развязаны руки – никто и ничто не сможет помешать ему делать то, что он захочет. Ему больше не надо бояться, что Наденька побежит жаловаться своему папаше. Теперь у грозного Алексея Ивановича руки коротки!

Директор Грошев бережно закрыл папку, пригладив рукой обложку, и убрал вглубь своего директорского стола. Затем нажал на кнопку селекторной связи:

– Эвелина? Принесите-ка мне чашечку крепкого кофе, да погорячее! Я ждать не люблю, прошу запомнить! – Он с удовлетворением откинулся в роскошном кожаном кресле и с наслаждением закурил сигару из коробки, подаренной тестем.

Дни потянулись за днями. Сева, целыми сутками лежа на диване, предавался извечному российскому занятию всех обиженных и оскорбленных – ничегонеделанью, хотя сам вовсе не считал это занятие бесполезным. Ведь он искал выход из сложившейся ситуации. Но чем дольше Сева предавался этим поискам, тем больше запутывался в лабиринтах тупиковых решений.

Все его, казалось бы, гениальные придумки натыкались на стену административного равнодушия нового директората НИИ, ни под каким видом не допускавших на территорию института посторонних лиц, к коим теперь принадлежал и Сева.

А без инструментария он не представлял себе продолжение работ. Ведь он не был теоретиком, как покойный профессор, хотя и считался одним из лучших его учеников. Даже если вдруг ему бы и удалось вывести эту проклятую формулу последнего ингредиента, ему бы все равно понадобилось практическое ее подтверждение в лабораторных условиях. На домашней кухне этого не сделаешь – хотя бы в силу чрезвычайной опасности такого эксперимента. Не говоря уж об отсутствии простейших химикатов. Нет, без лаборатории не обойтись в любом случае!

Слава Богу, что у Севы сохранились формулы ранее выведенных профессором Осиповым ингредиентов, составляющих искомый фермент. Оставался лишь маленький шажок – эта проклятая формула!

И профессор в свой последний рабочий день ее вывел! Но – то Профессор, а вот ему, Севе, это вряд ли под силу… Надо смотреть на вещи реально, чего там греха таить! Но пробовать и пытаться он все равно будет, чтобы потом не упрекать себя за бездействие. Но ведь и жить на что-то тоже надо!

Ему уже и самому надоело существовать за счет жены. Правда, сегодня и она не пошла на работу – прихворнула малость, как она выразилась. Ее целый день мутило, болели голова и горло.

Сева встал с дивана и подошел к жене. Она спала тревожным сном, вздрагивая и бормоча что-то невнятное. Тяжело же ей приходится. И на работе выматывается со своими иностранцами (его жена была гидом-переводчиком), и дома надо мужа успокаивать и подбадривать.

Все, надо брать себя в руки! Да вот хотя бы извозом заняться, что ли? Ему вспомнились ехидные слова Грошева о том, что права могут пригодиться. Как ни горько это осознавать, но, к сожалению, он прав!

– Сева, помнишь, я тебе говорила, что у прогулочной коляски болтается переднее колесо? Оно того и гляди, отвалится! Ты меня слышишь? Подремонтируй, пожалуйста, а то пока тебя допросишься, Санька сам скоро начнет заниматься ремонтом! – раздался из спальни сонный голос недовольной Кати.

– А что, с него вполне станется! – рассеянно отвечал Сева, увлеченный своим, ставшим уже рутинным, ночным занятием – теоретической химией. Вот уже четыре года он безуспешно бился над своей формулой. Порой казалось, что вот – он уже нащупал необходимые пропорции, но нет! Желаемое соотношение в который раз ускользало от него, как угорь из порванной сети.

Сева оторвал затуманенный взгляд от компьютера, протер воспаленные глаза и посмотрел на огни спящего города из окна кухни, где обычно проходили его бдения. Он встал и подошел ближе, вглядываясь в светящиеся прямоугольники окон соседнего дома, пытаясь пофантазировать на тему: что могло заставить их коротать время в столь поздний час.

В который раз Сева ловил себя на мысли, что с тех пор, когда он был вынужден уволиться из института и перебиваться случайными работами и извозом, он ничтожно мало продвинулся к своей заветной цели. А жизнь уходит. Вот уже и Саньке четвертый год!

Его мысли плавно перенеслись на свою гордость – любимого сыночка. Как же он развит! Да что там, просто вундеркинд! Еще с пеленок Санька стал проявлять живейший интерес к окружающему миру и людям. Особая связь у него была с бабушкой Леной, души не чаявшей в единственном внуке. Они, казалось, понимали друг друга с полувзгляда, проводя почти все время вместе. И не потому, что им, родителям, было некогда. Просто Саньке больше всего на свете нравилось общаться именно с бабулей, которая уже к трем годам обучила его чтению и даже письму печатными буквами.

Учеба Саньке давалось чрезвычайно легко, схватывал он молниеносно. Запоминал практически все, что говорила ему его обожаемая «ба». Сам мальчишка предпочитал говорить немного, если произносил что-то, то исключительно по делу. Севе даже казалось, что Санька как-то миновал обязательную стадию развития речи малыша – пресловутое «агуканье». Во всяком случае, Сева не помнил, чтобы сын произносил что-то нечленораздельное. Он предпочитал жесты словам, выговаривая их только по необходимости. В свои три с небольшим года он знал наизусть несколько любимых бабушкиных стихотворений из Лермонтова, Пушкина, Блока и Есенина, произнося их «детским» языком. Но домашние его вполне понимали.

Сугубо детские книжки Барто или Чуковского Саньку интересовали мало. Впрочем, по ним он с легкостью научился читать, и после этого они сразу же были забыты навсегда. Он вдруг стал обращать внимание на предметы, которые по его возрасту, казалось, должны быть выше его понимания. Но самым удивительным был его странный интерес к предмету поздних занятий отца.

Произошло это так. Как-то Сева случайно оставил на кухонном подоконнике распечатанные на принтере последние свои ночные выкладки. А когда пришел днем на обед – он подрабатывал грузчиком в соседнем магазине – увидел, что его Санька сидит на полу в кухне и с большим вниманием изучает его творение.

Причем, что особенно поразило изумленного Севу, – Санька это делал с карандашом в руке! Сева тогда только подивился нездоровому интересу сына, но листки с его «пометками» забрал. Когда же вечером, продолжая работу, стал их просматривать, то обнаружил каракули сына на полях против нескольких формул, выведенных Севой в последние дни. Он сначала не придал этому никакого значения, но каково же было его удивление, когда, исправляя свои ошибки, вдруг увидел, что именно напротив них и были расположены эти самые карандашные пометки!