– Ну, а мы сегодня кого хороним, папаша? – интересовался я, заметив очередную паузу.

– Майора какого-то, – с готовностью объяснил мне краевед-любитель. – Пограничника. Где у нас сейчас воюют на юге – как раз оттуда доставили, в цинковом гробу. Памятник будет хороший, но обычный. Не склеп, конечно, как у Понятовского… – Шофер опять сделал хитрую паузу.

– Какого еще Понятовского? – послушно спросил я. Все равно, кроме разговора с кладбищенским краеведом, никаких развлечений в пути не было. Разговоры двух моих коллег-землекопов о преимуществах спирта «рояль» над портвейном «три семерки» поддерживать мне не хотелось. Я, может быть, и бомж, но интеллигентный. Наподобие Барона из пьесы «На дне».

– Э-э, мужик, это особая история, – с удовольствием проговорил шофер. – Если сегодня выберешь минутку, не поленись, сбегай на старую часть кладбища. Там сейчас, правда, никого не хоронят, потому пусто. А лет десять назад еще закапывали, по спецразрешению, ясное дело. Этот Понятовский был тогда какой-то шишкой в польском ГБ – не министром, но большим человеком. И к тому же потомственным шляхтичем с во-от такой родословной… – Шофер нарочно освободил одну руку от руля, чтобы показать длину родословной. «Уазик» угрожающе вильнул. Я с испугом подумал, что, если рассказ о склепе окажется слишком длинным, мы все четверо можем попасть на кладбище уже не в качестве похоронщиков, а наоборот.

– Понятно-понятно, – поспешно кивнул я.

– Вот я и говорю, – неторопливо продолжил шофер-краевед. – Древний такой шляхтич. Граф, допустим. И папа этого Понятовского из ГБ погиб у нас под Москвой и похоронен как раз на этом месте. Дрянненький такой памятник стоял, каменная плита с надписью. Короче, как у всех. А папа, сам понимаешь, тоже был граф и тоже шляхтич… Но тогда это не приветствовалось…

– Само собой, – поддакнул я, следя за дорогой.

– И сын из ГБ, набравши себе чина, решил исполнить долг чести: перезахоронить папу прилично. Большие деньжищи, говорят, затратил, но перевез сюда по частям фамильный склеп, здесь его собрали, все как полагается… Ну, сам увидишь, если захочешь. Настала пора старого Понятовского в склеп перетаскивать. Вскрыли ту, военных лет могилу – а покойника-то нет! Даже праха нет. Кенотаф это называется: памятник без покойника, понимаешь?

– А кто же старого графа спер? – поинтересовался я.

– Да никто, – объяснил шофер. – Мне умные люди потом рассказали, что в войну сюда мало покойников возили. И кому охота мертвеца переть с фронта? Там и закапывали обычно. Но если был какой начальник – скажем, особого отдела или штабной, – то камень ставили и здесь. Вроде перевезли…

– И что же Понятовский-сын? – спросил я. – Разозлился поди?

– А ты как думал? – ответил шофер, сворачивая на узкую дорогу наш «уазик». Первый и второй могильщики примолкли, и я понял, что подъезжаем. – Заругался пан и уехал опять в свою Польшу. Обещал разобрать склеп и увезти обратно. Да, видно, все руки не дошли. Или, может, помер. Так и стоит эта будка пустая, вроде дзота. Дверь там как будто заварена, но это видимость одна. Ваш брат землекоп туда часто наведывается. Летом, в холодке, там очень даже хорошо…

Уазик тряхнуло, и мы наконец въехали на автостоянку Солнцевского кладбища. Кроме нас здесь припарковались только парочка автобусов, чей-то стального цвета «бьюик» и черный «рафик» с двумя буквами В и П на корпусе.

– Ага, – сказал шофер-краевед. – Наши конкуренты уже прибыли, Вечная память. Сегодня они здесь тоже, СВОЕГО работают. Уже панихида началась, скоро закопают…

Я вздохнул про себя. Потому что СВОИМ был как раз Гоша Черник – не майор и не полковник, не гэбист и не эмвэдэшник. Даже не потомственный шляхтич. Закапывали именно его. Место на ведомственном кладбище – последний подарок писателю Гоше от тех, кого он в своих книгах изображал рыцарями без страха и упрека. Выделить для Черника место на Солнцевском было, разумеется, проще, чем отыскать его убийц.

– За работу, – скомандовал шофер. В нашей похоронной команде он был, оказывается, формальным лидером. Раздавал заступы, отдавал приказы и следил за ходом выполнения работ.

Фамилия майора-пограничника была Гейзин. На барельефе, который нам надлежало установить, изображен был профиль горбоносого красавца. Очевидно, при жизни майор был отличным солдатом и примерным семьянином – во всяком случае, вдова и сослуживцы, наблюдавшие за нашей работой, были особенно безутешны. Выравнивая края могилы своей лопатой, я не забывал между делом поглядывать на небольшую толпу метрах в ста от будущего гейзинского барельефа. Судя по всему, на Гошиных похоронах публика тоже, как и подобает, скорбела по усопшему. Это не помешало, однако, превратить прощание с Гошей в странную смесь литературного вечера и политического митинга. Ветер иногда доносил до меня обрывки траурных речей. Как я понял, ругали правительство, Президента и особенно мэра за преступный беспредел. Ругали искренне. Также хвалили Гошины книги, причем хвалили больше по обязанности. Только один из выступавших, по выправке военный или гэбист в чине, говорил о черниковских романах самозабвенно. Из-за расстояния слов его я почти не слышал, но по интонации сообразил, что это, видимо, один из Гошиных героев. Иногда Черник, чтобы особенно не мучиться и не придумывать, описывал в своих романах совершенно конкретных людей, просто умножая их реальные подвиги раз в десять. Так, чтобы и получались супермены в серых шинелях. В свое время Гошка уламывал меня дать согласие сделаться таким вот персонажем. Помню, мы с ним хорошо повеселились, придумывая зеленому стажеру МУРа потрясающие дела и мировую славу. Потом, конечно, я взял с Гошки клятву, что меня он никогда не сделает ПРОТОТИПОМ. Черник пообещал крепиться, но предупредил, что ближе к старости он может не выдержать. К старости… Ах, Гошка… Если бы я только мог, я отбросил бы немедленно дурацкую тупую лопату и подошел бы к твоей могиле, и сказал бы о тебе хорошо и без вранья, и бросил бы первую горсть земли.

Но я теперь мог проститься с другом только издали и мысленно.

Потому что в толпе вокруг Гошиной могилы, кроме родственников, коллег-писателей и подтянутых прототипов героев его книг, я заметил не менее четырех граждан иного сорта. Они внимательно оглядывались по сторонам, кого-то высматривая. Я мог поклясться, что ожидали именно меня. Гражданин, скупыми жестами рук направляющий деятельность остальных трех, одновременно делал вид, будто захвачен очередной речью оратора. Не исключено, что иногда он мог бы и пустить слезу. Однако все это было чистой фикцией. Я-то прекрасно знал, что и Гоша, и его книги того типа совершенно не интересовали, а из всей мировой литературы он признавал лишь ту, которая сразу бы могла принести ему доход. Ему и его «Папирусу»…

Сам господин Лебедев – вот кто это был.

Очевидно, потеряв двух своих молодчиков из автобусика с «Омни-колой», Лебедев решил возглавить охоту на Штерна сам. Что ж, похороны Черника были бы оптимальным местом встречи. Я ведь и пришел сюда на самом деле, только не спешил объявляться. Пусть эти деятели сообразят, что я пренебрег старой дружбой из соображений собственной безопасности – и удалятся. В ближайшие тридцать шесть часов стычка с Лебедевым мне была совсем без надобности. С меня, извините, «ИВЫ» хватает поверх головы. А про засаду возле дома лучше до поры и просто забыть. Переживать, так сказать, неприятности по мере их поступления.