— Вот оно что… — удивилась Алена. — А другие имущества?

— Припасы у тебя должны быть травные и древесные. Осиновое полено — в него ногами с молитвой упираются, когда зубами страждут. Еще от зубной скорби дубовая кора хороша — найди в лесу старый дуб близ ключа, попроси у него коры, вымочи в роднике, зашей в ладанку, надень на хворого с наговором, поможет. Коли зараза пришла, поветрие, кипарисное дерево в ладанку вложи. Всё это у тебя за зиму наберется. А там уж, с Божьей помощью, и проклятье отделаем…

* * *

— И куда в такую рань? — недовольно спросила Алена. — Нешто, коли попозже выйдем, березы разбегутся?

— А вот увидишь, — с тем Степанида села обуваться.

Не то чтоб Алена обычно спала до полудня — в обители вставали рано, в Верху тоже мастерицам залеживаться не давали, на болотном острове и вовсе холод будил, — а странно ей было, почему до восхода? И на голодное брюхо?

Однако собралась и пошла за Степанидой, хоть и зябко было, и плечики от свежести сами передергивались, и ножки, под одеяльцем разнежившись, стыли.

Однако понимала Алена — последние это утреца, когда так-то выбежать можно. Не сегодня-завтра снег выпадет — и засядут ворожеи в своих горницах и каморках, и потянутся к ним бабы — в тепле посидеть, язык почесать, и начнется девичье нашествие: осень-то самая пора для сватовства, и если которая девка всё лето по молодости лишь песнями да ягодами тешилась, то осенью непременно вынь да положь ей суженого!

По дороге Степанида молчала, да и шла-то, голову повесив. То и дело вздыхала тяжко. Алена ей вздыхать не мешала — видно, так при их ремесле надобно. Пока до рощи избранной дошли — за сотню тех вздохов набралось.

А небо просветлело в ожидании ясного солнышка, и воздух был прозрачен, вкусен, душу веселил, и каждая травка подсохшая да поблекшая отчетливо у ног виделась, как среди дня уж, пожалуй, не бывает.

Дойдя до рощи, Степанида поклонилась ей.

— Доброго утречка воде Ульяне, земле Марьяне! Я не пришла воды пить, пришла помощи просить. Наполните своей силушкой луга и берега, каменья и коренья…

И тут даже Алена, при всей своей глухоте на ведовские знаки, ощутила, как откликнулась роща и подал голос протекавший вдоль нее ручей.

— Чуешь? — шепотом спросила Степанида. — Вот коли днем придешь да попросишь — ведь не отзовутся…

— Чую… — удивившись, отвечала Алена.

— А теперь молитовке учись…

И Степанида заговорила торжественно, радостно, всей душой предаваясь звучащему слову:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Благослови, Господи, Мати Божия, Пресвятая Дева Богородица, и святой отец, праведный Аврам. Я пришла к вам испросить у вас дозволить мне трав сорвать, на всякую пользу и от всякой болезни всем православным христианам. Святой отец, праведный Аврам, всё поле орал, Симон-Зилот садил, Илья поливал, Господь помогал, небо отец, а земля — мать. Благослови, Господи, эту траву рвать на всякую пользу всем православным христианам!

— Аминь, — сказала и Алена.

Рязанка постояла, прислушиваясь и тихонько улыбаясь. Порченое лицо просветлело — в радость ей была исполненная тайных голосов утренняя тишина.

— Пойдем, здоровую березу поищем, и хорошо бы на ней чага росла. Березовая чага от многих бед пособляет, — с тем Степанида углубилась в рощу, неторопливо обходя самый мелкий кустик, отводя встречные ветви ласковыми руками. — А береза, Аленушка, дерево святое. Под березой сама Богородица с младенцем Христом отдыхала, березонька-то ей тень давала… И нежное она дерево. Бывает, приводят к ней болящего, и становят у ствола, и ветки над ним с наговором скручивают. А наговор таков — не отпущу, мол, пока болезнь от раба Божия не отступится. Многие беды береза врачует. И стоит березовое снадобье недорого, да сумей-ка его так предложить, чтобы хорошо заплатили!

— А как это, Степанидушка? — заинтересовавшись именно денежной стороной дела, спросила Алена. Того, что оставил дед Карпыч, при всей бережливости, могло не хватить даже до Пасхи, а не то что до Елены равноапостольной.

— А ты гляди да примечай, — сказала Степанида. — Вон купчиха приходила, ротик шириночкой прикрывает, толстым-толста, простым-проста! Погадать ей, вишь, охота! А как ты полагаешь, с чего бы она ротик прикрывала?

— Зубов недостает? — предположила Алена.

— Понятное дело, в ее-то годы… У нее из ротика смрадом шибает. Жрет-то, прости господи, по-свински… Вот ты ей и скажи — у меня, мол, свет, для тебя снадобьице есть, начнешь пить — не будешь знать, чем меня отблагодарить! И отсыпь из горшочка, да с молитвой. И возьми с нее подороже. Вот мне та купчиха за снадобье горшок меду дала, да мешок крупы прислала, да еще гривенник деньгами. А всего-то дел — березовый уголек толченый! И помогает! Ну, кажись, пришли. Вот она, моя голубушка. Никогда не подведет!

Рязанка направилась к толстой березе и, не дойдя трех шагов, поклонилась ей в пояс:

— Не гневись, березонька-матушка, прости, зла не держи!

Затем повернулась к Алене:

— На-ка холстинку, намочи в ручье, будем живучий пластырь перекладывать. Он хорош раны перевязывать, чирьи лечить.

Маленьким ножиком она легонько полоснула по стволу, подцепила острием, потянула и сняла тончайший слой бересты.

— Вот лохмотьица-то ощиплем, — она показала Алене наружный слой, весь в полупрозрачных топорщащихся пленочках. — И сбережем на погребу, в холоду. А понадобится — в дело пустим. Мы много не возьмем, дьячиха сыночка приведет, коленку лечить, так ему, да еще Марья прихворнула, язва у нее на ноге открылась, — так ей…

Взяли у березы живучего пластыря, поблагодарили. Потом ольху отыскали — взяли у нее шишечек, настаивать на водке и употреблять от грыжи. Рязанка велела Алене приметить место — весной пошлет сюда брать перезимовавшие и чуть подопревшие листья, от которых немалая польза при ожогах и ранах. И, наконец, набрали в лукошко тронутой заморозками рябины и калины. Это уж — не столь для знахарских дел, сколь себе в продовольствие.

И побрели потихоньку домой.

В последние дни Алена что-то тяжко думать принялась о себе и своем проклятии. Казалось ей, что коли взяла она себе на душу такой грех, как владение окаянной силой, да прибавила иного греха — ведовства, то, может, и поделом ей, что проклятье на себе носит? И постоянно расспрашивала она Рязанку об этом, причем заводила разговор невпопад, но ведунья, понимая, каково Алене приходится, терпеливо ей отвечала.

— А что, Степанидушка, ежели матушку мою со мной вместе не безвинно прокляли? — спросила Алена, когда уж вышли из рощи. — Вот третьего дня приходил купец, помнишь? У него женка еще ревмя ревела?

— Женке платок наплаканный кинули, — отвечала Степанида.

— А почему кинули? Потому что девку опозорила! В наказание кинули! — возмутилась Алена. — И ведь не ведунья кидала, мать той девки! А слово ее лепким и крепким оказалось. И попустил Господь — наказала она обидчицу. Порча-то поделом сделана была! Что, Степанидушка, трудненько было ту порчу снять?