– Нет. – Она помотала головой, изо всех сил стараясь убедить себя. – Нет, нет и нет.

– Они приказывают мне поставить под колеса подпорки, – прокричал Фарруко.

– Я старше тебя, – говорил Джо Ванессе с жаром и отчаянием, – поэтому знаю, что о сделанном в жизни не сожалеешь. Сожалеешь о том, чего не сделал. О коробке, которую не открыл, прыжке, на который не решился. И лет через десять, в какой-нибудь гостиной Атланты, ты подумаешь: «Нужно было сесть в тот самолет». Подумай. Здесь у тебя ничего не осталось, а там тебя ждет целый мир.

– Но я не знаю этот мир, – закричала она.

– Я покажу его тебе.

Что-то мучительное и беспощадное отразилось в ее лице. И это что-то мгновенно превратило ее сердце в черный камень.

– Ты недолго проживешь, – сказала она.

– Надо взлетать немедленно, босс, – прокричал Фарруко Диас. – Сейчас!

– Еще секунду!

– Нет. Немедленно!

Джо протянул руки к Ванессе:

– Полетели…

Она отошла назад:

– Прощай, Джо.

– Не делай этого.

Она подбежала к машине и открыла дверцу. Обернулась к нему:

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя. – Он так и тянул к ней руки. – Значит…

– Это нас не спасет! – воскликнула она и села в машину.

– Джо, – закричал Фарруко, – диспетчер приказывает мне глушить мотор!

А в следующий миг Джо увидел у дальнего конца ограды горящие фары, не меньше четырех пар желтых глаз приближались к аэродрому сквозь жару, пыль и темноту.

Когда он обернулся к машине Ванессы, она уже удалялась.

Джо вскочил в самолет. Захлопнул дверь и заложил засов.

– Полетели, – прокричал он Фарруко и сел на пол. – Вперед.

Когда в 1936 году Чарли Лучано отправился в тюрьму, контроль за его территориями распределили между Мейером Лански в Нью-Йорке и Гаване, Сэмом Даддано по прозвищу Джимми Репа в Чикаго и Карлосом Марчелло в Новом Орлеане. Эти трое, а также их помощники, Джо Коглин, Мо Дитц и Питер Велате, стали членами Комиссии.

Через неделю после вылета из Тампы Джо вызвали на заседание Комиссии на яхту полковника Фульхенсио Батисты «Эль-гран-суэньо», которую у него нередко одалживал Мейер Лански с товарищами. На одном из причалов компании «Юнайтед фрут» за Джо на моторном катере подъехал Вивиан Игнатиус Бреннан, чтобы доставить его на яхту, стоявшую в десяти минутах ходу в Гаванском заливе. Вивиана прозвали Святым Вивом – за то, что его умоляли о милосердии чаще, чем святого Антония или Деву Марию, вместе взятых. Это был аккуратный, низенький человечек с блеклыми волосами и блеклыми глазами, с безукоризненными манерами и вкусом. Приехав в тридцать седьмом году на Кубу вместе с Мейером Лански, он начал одеваться, как кубинец, в шелковые рубашки с короткими рукавами, шелковые брюки, двухцветные ботинки. Женился на кубинке. Однако остался предан клану до мозга костей. Уроженец Донегола, выросший в Нью-Йорке, в Нижнем Ист-Сайде, Святой Вив выполнял свои обязанности без ошибок и жалоб. Когда Чарли Лучано выступил с идеей «Корпорации киллеров» – смысл был в найме киллеров для работы только в тех местах, с которыми их ничего не связывало, – во главе он поставил именно Вивиана Игнатиуса Бреннана, и тот вполне справлялся до тех пор, пока Мейер не уговорил Счастливчика его отпустить с ним на Кубу, после чего бразды правления «Корпорацией» перешли к Альберту Анастазии. Тем не менее даже теперь, если Чарли или Мейеру нужно было убрать кого-то чисто и тихо, выполнять заказ посылали Вива.

Джо передал Виву свой портфель. Вив раскрыл и увидел внутри две одинаковые папки. Он их извлек, прощупал портфель и наконец остался доволен. Положил папки обратно и отступил на шаг, пропуская Джо к трапу. На борту Вив вернул портфель.

– Как поживаешь? – спросил Джо.

– Отлично. – И Вивиан печально улыбнулся ему. – Надеюсь, для тебя сегодня все кончится хорошо.

Джо не удержался от смешка.

– Я тоже на это надеюсь.

– Ты мне нравишься, Джо. Черт побери, да ты всем нравишься. У меня сердце разорвется, если тебя отстранят.

«Отстранят». Господи!

– Будем надеяться, до этого не дойдет, – сказал Джо.

– Будем. – Вивиан отвел катер от причала, движок, пронзительно взвыв, выпустил несколько облачков голубого дыма в маслянисто-оранжевое небо.

Отправляясь навстречу своей вполне возможной гибели, Джо понял, что боится не столько умереть, сколько оставить сына сиротой. Конечно, обеспечить он его обеспечил. На счету у Томаса лежит достаточно, чтобы он ни в чем не нуждался. Конечно, бабушка и тетки воспитают его как своего ребенка. Только дело в том, что он не их. Он сын Грасиэлы и Джозефа. И когда не станет обоих, Томас останется круглым сиротой. Джо, сам росший сиротой, хотя его мать и отец благополучно жили с ним под одной крышей, не пожелал бы сиротства никому, даже Рико Диджакомо, даже Муссолини.

К причалу «Юнайтед фрут» приближался встречный катер. Там была семья: отец, мать и сын. Все трое стояли прямо, словно аршин проглотив. Мальчика Джо узнал по светлым волосам. Он не удивился тому, что галлюцинация вновь возникла именно сегодня – это было вполне логично.

Удивился он появлению в ней мужчины и женщины, которые даже не посмотрели в его сторону, когда два катера проходили друг мимо друга. Мужчина был собранный, поджарый, с льняными, коротко подстриженными волосами, с глазами светло-зелеными, как вода на отмелях. Женщина тоже была стройная, худощавая, волосы собраны в тугой узел, черты лица искажены страхом, принявшим маску благопристойности, и отвращением к себе под маской надменности, так что нужно было хорошенько присмотреться, чтобы понять, какой красавицей она была в молодости. Она тоже не обратила внимания на Джо. Но как раз в этом не было ничего удивительного, потому что она не обращала на него внимания все его детство.

Его мать. Его отец. Мальчик с расплывчатыми чертами лица. Хмуро и отважно переправляются через Гаванский залив – как Вашингтон через Делавэр[22].

Катер промчался мимо. Джо оглянулся, чтобы посмотреть им вслед, и сердце сжалось в комок. К тому времени, когда он появился на свет, их брак давно стал фикцией, и родительство их оказалось слишком запоздалым – теперь они восприняли ребенка как обузу и сквозь ханжеское смирение то и дело прорывались раздражение и гнев. Восемнадцать лет они старались сломить в нем дух, лишить сына всякой искры радости, мечты и надежды на любовь без расчета. Из-за чего он вырос непостоянным и жадным до всего нового.