Да, он там будет. Но с какой стати я должна для него наряжаться? Даже в душ не пойду. И причесываться не буду. У меня к Бэннингу никакого романтического интереса.

Хотя, естественно, при этом совсем не обязательно плохо пахнуть. И почему бы не нанести на губы немного блеска? К тому же нужно тщательно чистить зубы, потому что, как пишут в «Нью-Йорк тайме», кариес приводит к болезни сердца, и… Да кого я хочу обмануть? Конечно, я хочу выглядеть привлекательно, даже если не собираюсь начинать роман с Бэннингом.

Через полтора часа, приняв душ, высушив голову феном и изрядно прихорошившись, я наконец готова выйти из дому. Но на мне джинсы и спортивная кофта, даже не сомневайтесь. И вообще – кто такой этот Бэннинг?

Мозги закипают.

Какой надо быть дурой, чтобы позволить новым работникам начать работу со вторника?

«Кирби, это национальный праздник».

Да, и Мартин Лютер Кинг заслужил праздник в свою честь. Вот кто был по-настоящему хорошим человеком, вежливым, с твердым характером. Почему в наши дни так мало подобных мужчин?

Опускаю голову на руки и издаю тихий стон – от несправедливости жизни и от вида лежащих на столе переговоров четырнадцати стопок бумаг, которые мне предстоит обработать. Когда приходится покидать собственный кабинет, чтобы найти стол побольше, то понимаешь, что подходит лишь тот, за которым обычно сидят двенадцать человек, – это, знаете ли, совсем не здорово.

Опять стон.

– Да, вид нашей продукции и меня иногда заставляет стонать и думать при этом: «Зачем только я согласился работать в компании, выпускающей шарики «бен-ва»?» – Бэннинг слишком весел для человека, вынужденного работать в праздничный день.

Не оборачиваюсь. Может, он уйдет, если я не буду смотреть на него.

Тот выдвигает кресло, стоящее рядом со мной, и плюхается в него.

– В чем дело? Разработка рекламной стратегии для надувных женщин навевает на тебя грусть?

Поднимаю голову и злобно сверкаю глазами.

– Спасибо, у меня все в полном порядке. И кстати, мистер Главный Исполнительный Директор, вам следовало бы знать, что наша фирма не выпускает надувных женщин.

Он смеется:

– Да, точно. Забыл. У нас все делается со вкусом. Например, съедобные трусики со вкусом сахарной ваты. Неужели это подходящий вкус для белья? – Бэннинг качает головой, будто размышляя над важной проблемой. – Философия вкуса съедобных трусиков – это чрезвычайно важный вопрос, Кирби. Неужели мы до сих пор не выпустили по этому поводу пресс-релиз?

И я не могу удержаться от смеха:

– Философия вкуса съедобных трусиков? А как насчет дзэн-вибраторов: если «Александра Великого» включить в безлюдном лесу, будет ли он вибрировать?

Бэннинг едва не лопается от смеха.

– Дао зажимов для сосков!

– Теология согревающей смазки! – Теперь мы оба громко хохочем.

– Астрология стимуляторов клитора!

– Па… Стой, ты сказал «клитор»? Палеонтология садомазохизма! – Я хватаюсь за живот.

Он немного краснеет, но делает вид, что не замечает моего вопроса.

– Нет, так не пойдет. Палеонтология? Ты можешь п-представить себе д-динозавра в цепях и коже? «М-миссис С-Стегозавриха, н-накажите меня, п-пожалуйста!»

Мы смотрим друг другу в глаза, на мгновение потеряв дар речи, и начинаем хохотать во все горло, едва на падая друг на друга. Бэннинг удерживает меня за плечи, а я смотрю на него, продолжая смеяться.

Внезапно смех прекращается. У меня перехватывает дыхание, и кажется, что температура воздуха в комнате подскочила до ста градусов по Фаренгейту. Никогда раньше не замечала, какие зеленые у него глаза. Не могу удержаться, чтобы не дотронуться до его волос. Протягиваю руку и касаюсь, сначала легонько. Затем взгляд Бэннинга прибавляет мне смелости, и мои пальцы глубже погружаются в его шевелюру – волосы оказываются такими же мягкими, шелковистыми и приятными, как я представляла. То есть я, конечно, не думала о его волосах, но если бы…

А затем он целует меня.

Я чувствую жар, и дрожь, и плен, и свободу, и все это одновременно. Я боюсь, я в беде, в изумлении, я тону!

И целую его в ответ.

Я не могу. Мы не можем, мы не должны! Но мне так хочется… Хочется, хочется…

Бэннинг отстраняется и пристально смотрит на меня, и у него такой вид, будто грузовик, внезапно сбивший меня прямо здесь, в конференц-зале, переехал и его тоже. А потом он говорит:

– Я не могу. Я хочу, но мы не должны. Не сейчас, не здесь. Мы не можем.

И он вновь крепко целует меня, и все мое существо взрывается в пламенном фейерверке. И кому, скажите на милость, нужны эти зажимы для сосков? Дурацкое изделие… О Боже, я дрожу, дрожу, я вся охвачена пламенем – и вдруг замерзаю, когда Бэннинг опять отстраняется и встает, тяжело дыша и сжигая меня глазами, как лазером. С таким напором он обычно смотрит лишь на самых непокорных членов совета директоров.

– Нет, не сейчас, – повторяет он. – Но мы сделаем это. Ты окончательно заставила меня решиться. У нас все будет.

Я удивленно смотрю на него:

– Что у нас будет? И к тому же – разве я не имею права высказать свое мнение по этому вопросу?

Бэннинг улыбается, медленно и угрожающе, и вдруг протягивает руку, чтобы коснуться пальцем моих губ.

– Да, несомненно. Обязательно будет.

Он уходит, а я таращусь ему вслед как дура, прижав пальцы к губам, и думаю: что, черт побери, здесь произошло? И когда же произойдет снова?

– Представьте, какой нужно быть идиоткой, чтобы целоваться с начальником в конференц-зале! – Как вы, наверное, уже поняли, «идиотка» – это тема сегодняшнего дня.

Может, завтра я выберу объект поприятнее, например щеночка. Или цветок. Окидываю невидящим взглядом кабинет своего психотерапевта… тьфу, то есть консультанта по профориентации, толком не замечая ничего вокруг. Впрочем, это не создает проблем, ведь обстановка здесь совершенно бесцветная. Я однажды упомянула об этом, а он ответил, что помещение должно быть нейтральным и создавать успокаивающую атмосферу, потому что прорабатываемые в его стенах эмоции, как правило, спокойствием не отличаются. С точки зрения психиатрии в этом, наверное, есть здравый смысл.

Доктор Уоллес смотрит на меня, сжимая обеими руками кружку с дымящимся кофе. Я часто думаю: интересно, чувствует ли он потребность сжимать руками предметы во время бесед с другими пациентами? Ой, то есть – с клиентами. Или только я довожу его до такого состояния?

– Полагаю, данный вопрос не является риторическим?

– Не совсем, – бурчу я.

– Что случилось? И на каком основании вы считаете себя идиоткой? – Он опускает кружку на стол, между нами, и обращает на меня лукавый взгляд, в котором можно прочесть: «Я же ваш психоаналитик, поэтому намерен задать множество вопросов».