– Эй, подруга! – окликнул Андрей.

Никакой реакции.

Что-то в лежащей показалось Ласковину знакомым.

– Эй,– сказал он наклоняясь.– Не спи, замерзнешь!

Услышал ровное, как у спящей, дыхание и потянул за рукав шубы. Женщина безвольной куклой перевернулась на спину, шапка съехала на затылок…

Это была Наташа.

Первое, что испытал Андрей,– страх. От полного непонимания происходящего. А еще через мгновение он ощутил некое предупреждение. Не предчувствие опасности, а именно предупреждение. Что-то такое он увидел…

Негромкий свист.

Ласковин вскинул голову и успел заметить свернувшуюся змею над своей головой. Заметить, но не среагировать – шок. Змея упала на плечи, соскользнула вниз, плотно прижав руки к туловищу. Вторая змея обхватила шею, рванула назад, опрокинув на укатанный снег. Удушье, боль, красный гул в мозгу, ужас… И сквозь все (слишком поздно!) сформировавшаяся мысль: цепочек следов было две…

Зимородинский проснулся мгновенно. Глянул на часы: четыре двадцать утра. Бесшумно, не разбудив жену, он выскользнул из-под одеяла, так же бесшумно оделся и вышел на лестницу. Он знал, что сейчас спустится вниз, сядет в машину и поедет в сторону Ленинского проспекта. Куда дальше – он еще не знал. Но узнает. Длинная зимняя ночь. Самая длинная ночь в году. Зимородинский чувствовал ее, как птица чувствует воздух. И ни мерцание на панели, ни рокот двигателя, ни тонкая железная оболочка вокруг не могли этому помешать. Машина – всего лишь продолжение тела. Как палка, как меч. Если бы Вячеслав Михайлович захотел, он мог бы стать первоклассным гонщиком. Но он не хотел. Ему было все равно – восемьдесят или сто шестьдесят. Надо – поедет быстро, но иногда скорость мешает. Как сейчас. Самая длинная ночь. Граница. Место, где можно обрести силу. Или потерять. Всё.

Он плыл по ночному городу. Зимнему, замерзшему. Но ему было тепло. Еще полчаса назад он выключил печку. Желтые мигающие огни светофоров, редкие встречные фары. Зимородинский не знал, куда должен ехать. Но не беспокоился. Когда надо – узнает. Найдет. Почувствует…

Щека замерзла. Это первое, что ощутил Ласковин. С трудом он разлепил глаза и увидел черную бугорчатую резину, а на ней – обутый в калошу валенок. С некоторым усилием он приподнял голову, закашлялся.

– Очнулся,– раздалось где-то над головой.

– Подними его,– густой бас.

Ласковина взяли за плечи и вздернули на сиденье.

Микроавтобус. Свой, без импортных наворотов. В салоне свет. Залепленные изморозью окна. Напротив – Наташа. Дыхание ровное. Спит? Рядом – незнакомый мужик. Квадратная, кирпично-красная морда. Наклонился вперед, лапа у Ласковина на плече. Придерживает. Руки у Андрея связаны за спиной. Грамотно связаны: кровообращение не нарушено, но особо не подергаешься. Ласковин глянул вниз и обнаружил: ноги тоже связаны, вернее, «стреножены» веревкой сантиметров тридцать длиной.

Автобус слегка потряхивает, Наташина голова раскачивается из стороны в сторону.

В горле Андрея сухо и горячо. Саднит шею. Он вспоминает свившуюся петлей змею. Аркан? Кто в наше прогрессивное время пользуется арканом? Куда надежней пульнуть иглу со снотворным. Однако, как выяснилось, и аркан неплох. Ласковина вдруг разбирает смех. Идиотский. Его – арканом. Как лошадь.

– А ты весельчак,– добродушно басят рядом.

Ласковин поворачивает голову. Ну конечно. Больше некому. Адамант Афанасьевич собственной персоной.

– Что вам нужно? – голос у Ласковина сиплый, а вопрос дурацкий. Андрей и сам это осознает.

– Ты,– ласково говорит Адамант Афанасьевич.

– Я вас не трогал,– резко бросает Ласковин.

– Трогал, милок, очень даже трогал.

Маленькие глазки. Губы шевелятся внутри бороды.

– Он не понимает,– раздается за спиной, с водительского места.

Ласковин угрюмо и жестко глядит на бородача Адаманта.

– Ты ответишь,– цедит он сквозь зубы.– Ты понял меня?

В нынешнем положении – чистой воды блеф.

– Лешинов,– произносит Адамант Афанасьевич, и Андрею приходится сделать огромное усилие, чтобы сохранить угрожающее выражение. Но это уже ни к чему. Все и так ясней ясного.

Автобусик едет, Наташа спит, хорошо спит, по-домашнему. Только одежка на ней чужая и сон неправильный. Значит, Лешинов. Значит, вот он и обнаружился, «патриарх, могучий человек, богатырь». Не фуфло, значит, а не врал покойничек для большего понту. Был у него наставник… говна кусок!

Внезапный прилив ярости сделал тяжелыми связанные ладони. Мрачным, гневным взглядом обвел Андрей внутренность автобусика.

– Ну ты, ну ты, спокойно! – заволновался кирпичномордый.

– Ссышь, козел,– Ласковин в упор посмотрел на него.– Это правильно.

Кирпичномордый вместо ответа ударил в скулу. Андрей намеренно не стал уклоняться. Принял удар, как подарок, усмехнулся-оскалился. Враги вдруг стали маленькими и незначительными, даже могучий Адамант как-то усох. Страшную силу ощутил Андрей в спутанных руках. Такую, что напрягись – и лопнут веревки. Но незачем напрягаться. Сами развяжут, козлы.

Кирпичномордый замахнулся, уже всерьез, а Ласковин жег его веселыми глазами: ну, ударь, собака! Ну!

– Не смей, Степан! – рыкнул «патриарх» Адамант.

Кирпичномордый неохотно опустил кулак.

Сила еще несколько мгновений побурлила внутри и схлынула. Миг упущен. Пройдет несколько часов, и Ласковин горько пожалеет об этом. Но сейчас Андрей просто откинулся на спинку и закрыл глаза. Пришла-ушла. Надо – придет снова. Он – Андрей Ласковин, Владыка, он…

Машина Зимородинского миновала роскошную стрелу с обозначением «Ленинград». На перемену имени, надо полагать, не хватило денег. Итак, он едет на юг. Прямое шоссе, с которого ветер сдул вчерашний снег. Скорость – восемьдесят. Время – девять утра. Без малого четыре часа потребовалось, чтобы уловить, куда его гонит. Прояснилось, когда начало светать. Это нормально. Сумерки – тоже граница. Перешагнешь, и там…

Перед выездом из города Зимородинский заправился и наполнил на всякий случай еще канистру. Он знал, куда, но еще не знал, где и сколько. Не важно. Главное, направление взято верно.

На обочине стоял человек с поднятой рукой. Высокий, с длинной черной сумкой на плече. От человека исходила угроза. В другое время Зимородинский непременно остановился бы. Из любопытства. Из-за того, что человек этот – возможный вызов. Но не сегодня. Сегодня Зимородинским движет Путь. Если им суждено пересечься, это произойдет позже.

Сергей Прохов тоже миновал человека с черной сумкой. Но он и не задумался, подбирать или нет. Прохов ехал в другую сторону, в город. Ехал с камнем на сердце. Совсем не хотелось оставлять своих в такой светлый праздник. Самый большой в году, если не считать летнего. Но наставник сказал, и не Сергею идти поперек. Он уже высказал свои сомнения. И относительно девушки, и относительно этого Ласковина. Если свой, значит, свой. Надо просто открыть ему глаза, а там славянская душа сама подскажет. А если чужой… Да нет, ясно же, что свой. Дело, скорее всего, в Лешинове. Крепко его любил наставник. Иной раз казалось: больше Правды. Хотя это, конечно, чушь. Да, Прохов с Лешиновым не очень-то друг друга любили. Хоть и не по-братски это. Если честно, Сергей ему завидовал. Потому что не Прохова, а Лешинова наставник послал в Мир. Но, опять-таки, если честно, он, Прохов, был послабже. Не духом или телом. А тем, что около. Язык подвешен похуже, и в колдовстве так себе. А Лешинов – потомственный. Даже немного ясновидец. Как наставник. Хотя тщеславен был Костя без меры. А-а-а!.. Плохо думать о покойниках – грех. И убивать – грех. Даже чужих. Но иногда приходится и своих… Ради Правды. Но не хочется Сергею Прохову убивать, ох не хочется. Однако убьет. Если надо.