Два километра – это олимпийский стандарт, и после гонок в Поукипси национальная пресса снова начала выдвигать предположения, что команда Калифорнии теперь уж точно будет представлять Соединенные Штаты в Берлине в 1936 году. Албриксон хотел доказать журналистам, что они не правы. Он прекрасно знал, что гонка в два километра – это абсолютно другое испытание, нежели изнурительные шесть с половиной километров первенства в Поукипси. И было очень сложно воспитать команду, которая могла бы выиграть на обеих дистанциях. В теории хорошо натренированная команда производит одинаковые действия на обеих дистанциях. Вначале она мощно стартует, чтобы создать хороший импульс, потом настолько, насколько возможно, сохраняет энергию для финиша, при этом оставаясь на достаточно близком расстоянии от соперника, чтобы не выбыть из соревнования, а в конце все оставшиеся силы команда тратит на спринт к финишной прямой. Разница в том, что в гонке на два километра все это надо было делать гораздо быстрее и выкладываться больше. Импульс, который лодка приобретает вначале, значит гораздо больше, понимание расположения лодок и собственной позиции в гонке более критично, а финальный спринт – неизбежно более яростный и мощный. Хотя на всех дистанциях гребцы тратят невероятное количество мышечной энергии, гонка на два километра требует еще и очень быстрой реакции. И Албриксон знал, в чем его преимущество на более коротких дистанциях – на месте рулевого у него сидел Бобби Мок.

Победа над Калифорнией на этой дистанции предоставит Албриксону возможность отыграться, шанс изменить сложившиеся убеждения относительно будущей олимпийской гребной команды и, если слухи, разносившиеся по Сиэтлу, были правдой, способ спасти свою должность.

Каким-то образом более шести тысяч фанатов столпилось в Парк Марин Стадиум в день гонки. Они сидели на открытых трибунах, стояли на песке по обеим сторонам ровной и прямой линии гоночной дистанции, за которой темнел лес нефтяных вышек. По гоночным дорожкам гулял легкий ветерок, прилетевший с Тихого океана. Легкий, но резковатый запах бензина висел в воздухе.

Вашингтон и Калифорния вышли вперед с самого начала. Две лодки установили темп, гребя на полном ходу, и неслись всю гонку, будто приклеенные друг к другу. За двести метров до финиша Калифорния всего на несколько сантиметров вышла вперед Вашингтона. За сто метров они увеличили отрыв на четверть корпуса. Бобби Мок внезапно крикнул что-то своей команде. Он добавил новую кричалку: «КЭМ», напротив которой не было пояснения в записной книжке, только заметка рядом: «Неприличное слово, относящееся к Эбрайту». Возможно, именно это и крикнул. Мок так и не признался. Однако, как бы то ни было, это произвело эффект. На последних пятидесяти метрах лодка Вашингтона опять дернулась вперед, быстро догоняя Калифорнию.

Но этого было недостаточно. Калифорнийская команда «Беарс» Кая Эбрайта пересекла финиш со временем 6:15,6 – на полсекунды впереди Вашингтона. Вместо того чтобы отыграться, Эл Албриксон возвращался домой с еще одним поражением. Возможно, последним для него.

Работать с перфоратором было тяжело, но Джо начинало нравиться. По восемь часов в день он висел на веревке в обжигающей печи каньона, продалбливая каменную стену перед собой. Перфоратор весил тридцать пять килограммов и, казалось, жил своей жизнью, беспрестанно толкая Джо, пытаясь вывернуться из захвата, когда он пытался воткнуть инструмент в скалу. Постоянный звук нескольких десятков скорострельных перфораторов оглушал. Каменная пыль, назойливая и жесткая, кружила вокруг него, забивалась в глаза, рот и нос. Острые обломки и осколки камней летели из-под молотка и жалили его лицо. Пот капал со спины и падал в пропасть под ним.

Сотни метров непрочного внешнего камня – «перекрывающие породы», как называли их инженеры – должны были быть сняты с поверхности скал для того, чтобы добраться до более древней и прочной гранитной плиты, на которой будет возведен фундамент самой дамбы. Потом надо было придать форму самому граниту, чтобы она соответствовала будущей дамбе. Это было очень трудно. Настолько трудно, что ежедневно стиралось почти шестьсот метров стальных наконечников отбойных молотков и пневматических бурильных машин, которые работали в каньоне.

Несмотря на всю тяжесть работы, она во многом подходила Джо. В то лето он научился близко работать с мужчинами, которые висели по обе стороны от него. Каждый из парней следил за падающими сверху камнями и предупреждал тех, кто работал снизу, и одновременно выискивал трещины в камнях. Ему нравилось это естественно сложившееся товарищество, его простота и мужество. Чаще всего он работал без майки или шляпы. Его мышцы быстро загорели на солнце, а волосы стали еще светлее под палящим пустынным солнцем. К концу каждого дня он был вымотан, иссушен жаждой и ужасно голоден. Но ощущения были очень похожи на те, которые испытываешь после хорошей тренировки по гребле дома, на озере Вашингтон, – он так же чувствовал себя словно очищенным работой. Он чувствовал гибкость и проворство в своем теле, его силу и свободу.

Три раза в день, а по выходным – иногда и по четыре, он ел в большой светлой рабочей столовой в городке Мейсон-Сити – построенном на скорую руку, владельцем которого было объединение компаний, отвечавших за возведение электростанции. Сидя плечо к плечу с мужчинами, на выстроенных рядами вдоль длинных столов скамьях, он ел так же, как в детстве, в шахте золота и рубинов – опустив голову и запихивая в рот сразу всю еду, которая подавалась на дешевой глиняной посуде. Блюда были довольно простыми, но подача и масштабы потребления были невероятные. Каждое утро тридцать человек, работавших на кухне, готовили четыре тысячи яиц, две с половиной тысячи блинов; двести килограммов бекона и сосисок и семьсот литров кофе. В обед они готовили двести полуметровых буханок хлеба, шестьсот литров молока и тысячу двести стаканчиков мороженого. На ужин они преподносили своим посетителям сто пятьдесят килограммов красного мяса (за исключением воскресенья, когда готовили шестьсот килограммов курицы) и триста тридцать пирогов. Джо сметал все до крошки со своей тарелки и с остальных в радиусе его видимости.

Каждый вечер он взбирался на холм, в местечко под названием Шэктаун, где снимал дешевую комнатку в длинном, расшатанном здании, похожем на сарай. Этот корпус был построен специально для одиноких мужчин. Приютившийся на каменистых склонах холма и пыльной равнине над стройкой, Шэктаун был сырой и запыленной версией трущоб на побережье в Сиэтле. Большая часть зданий была построена из грубо высеченных досок, некоторые – просто из рубероида, прибитого к деревянной раме. Как и в большей части хижин, в домике Джо не было сантехники, а в комнате электричества хватало только на одну лампочку над головой и нагревательную плитку на полке. На каждой из шести улочек Шэктауна, посыпанных щебнем, был общий душевой домик, но вскоре Джо обнаружил, что, как бы сильно он ни желал смыть с себя каменную пыль после работы, принимать здесь душ было не самым приятным делом. Полчища пауков черной вдовы копошились в балках над душами, и время от времени они падали вниз, на плечи ребят, как только те включали воду и пар поднимался наверх. Он понаблюдал, как некоторые из его соседей выбегали голыми из душа, крича во все горло и хлопая себя по бокам, и с тех пор взял за привычку брать с собой в душ щетку, каждый вечер очищая балки от восьмилапых оккупантов перед тем, как включать воду.