Так вот, возвращаясь к совещанию в Генеральном штабе, могу с удовлетворением констатировать, что данные нашей разведки и наши подсчеты по фольксдойче высокими военачальниками были признаны ценными, приняты и учтены в соответствующих расчетах.

Никогда мне не забыть ночь на 9 мая 1945 года. Никто не ушел домой. Мы сидели и ждали объявления о подписании Акта о капитуляции фашистской Германии. Были включены все радиоприемники. Желанная весть пришла в два часа ночи. Какое счастье! Радость, слезы, боль утрат…

Итак, свершилось то, чего с верой и надеждой добивались и добились люди Земли!

Мы с мужем шли домой по улице Горького, видели, как москвичи срывали с окон затемнение и загорался свет. Вспыхнули уличные фонари. На площади Пушкина двое пожилых людей, очевидно, муж и жена, принесли горшочек с цветущей геранью и поставили к памятнику Пушкина. Мы подошли к ним.

В огромном доме, в котором мы жили, были распахнуты двери во все квартиры. На лестничные площадки выносили столы, покрывали скатертями, выставляли вино, припасенное с первых дней войны ко Дню Победы, в которой не сомневались.

Это было ликование, великое братство, великое единение!

…Впервые за двенадцать лет совместной жизни нас отправили в отпуск в Карловы Вары на сорок пять дней. 6 Сентября 1947 года ночью мы улетели из Москвы в Вену. Москва сияла огнями. Сверху особенно явственно выступали кремлевские стены и башни, обведенные ярким пунктиром электрических лампочек. Столица праздновала свое 800-летие.

Мы с Борисом Аркадьевичем в Вене уже бывали, но в разное время и в одиночку. А сейчас вместе совершили восхитительную прогулку в Венский лес, гуляли по Пратеру, парку, пересекающему центр города.

В свое время я не упускала возможности послушать знаменитого Стефана Цвейга. В переполненном зале театра, сидя на сцене за письменным столом с рукописью в руках, он монотонно читал свой новый рассказ. Тишина абсолютная. Перевернув последнюю страницу, он раскланивался и уходил за кулисы. Зал приветствовал его и долго-долго аплодировал. Он больше не выходил, в его манере этого не было, но венцы знали, что через неделю — две писатель вновь придет в этот зал с новым рассказом…

Всюду и во всем Вена оставалась верной себе. Музыку, вальсы Штрауса можно было услышать и в опере, и в маленькой закусочной-бистро.

В Карловы Вары ехали на автомашине. Вот мы пересекли границу с Чехословакией, собственно, границы не было, просто на шоссе подняли шлагбаум. Увидев вывеску, похожую на ресторанную, зашли туда, чтобы закусить. Чех-хозяин узнал, что мы советские, из Москвы, и тут же на столе появились ветчина, отбивные, паштеты, салаты, фрукты.

— Хватит, хватит, — уговаривала я хозяйку, но она подносила все новые и новые блюда.

Все было вкусно, и мы плотно позавтракали.

Борис Аркадьевич достал бумажник и спросил, сколько мы должны. Хозяин и хозяйка замахали руками.

— Вы русские, вы спасли нас, мы считаем за честь угостить вас.

Они категорически отказались принять деньги. У нас с собой в машине было несколько бутылок вина и коробки конфет. Мы подарили их гостеприимным хозяевам. Жена корчмаря прослезилась. А хозяин, узнав, что мы едем в Карловы Вары, поинтересовался, есть ли у нас с собой лопата.

— Лопата? Лопаты у нас нет. Зачем она?

— Может пригодиться, — убежденно сказал корчмарь. — В этом году большой урожай на яблоки и груши, случится ветер — дороги будут ими завалены. До самых Карловых Вар шоссе обсажены фруктовыми деревьями.

Так оно и было. Нам не раз приходилось выходить из машины и расчищать путь. На многих деревьях были подвязаны маленькие соломенные снопики, означавшие, что урожай с этого дерева муниципалитетом продан.

Следы войны всюду. У обочин дороги — то остов сгоревшего танка, то брошенное орудие, в жерло его засунут пучок травы.

В Карловы Вары приехали к обеду. Нас поместили в «Империал», один из двух санаториев, которые чехи подарили Советской Армии.

Работать вместе мы умели, а отдыхать… С утра бежали за газетами, покупали свежие советские, чешские, читали, спорили, не давали себе покоя. Все же постепенно вошли во вкус, к отдыху располагал и роскошный номер: кабинет, гостиная, спальня. Рано утром — к гейзеру, посасывали водичку из носиков карлсбадских кружек. Потом разгуливали по холмам вблизи «Империала», ходили и вдаль.

Чешских крон у нас было немного, но на газеты и каждый день на букетик цветов у Бориса Аркадьевича хватало. Принес, помню, в день свадьбы букет роз и торжественно заявил: «Отныне и до самых последних дней у тебя всегда будут цветы». Он приносил их мне на мой рабочий стол в служебном кабинете. В воскресенье букет свежих цветов появлялся дома на обеденном столе. Этот сдержанный, немногословный, на вид суховатый человек имел большое, доброе и умное сердце. Как-то в порыве откровенности он сказал мне: «Если я прожил день и не совершил ничего полезного, не подарил никому радость и мне никто не улыбнулся, это потерянный для меня день».

Прогулки по окрестностям Карловых Вар были полны впечатлений. Мы оба умели мечтать, заглядывать в будущее, думали о том, что когда уйдем в отставку, то попросим дать нам какой-либо самый отсталый поселок или район, в который мы вложим весь наш жизненный опыт, все, что мы познали во время заграничных странствований: финскую чистоплотность, немецкую экономность, шведский менталитет — национальный характер, в котором соединились и благоразумие, и благополучие, и зажиточность, и тот внешний вид, когда трудно определить возраст шведа — от 30 до 60; норвежскую любознательность, свойственную вечным морским путешественникам, австрийскую любовь к музыке, книгам, болгарскую — к песням и танцам, английскую привязанность к традициям, в ней объединилось все — от великого до смешного.

В семейной жизни не было у нас жажды наживы, «вещизма». Мы ничего не нажили. У нас была жажда познания.

В те карловарские дни мы пережили взлет нашей влюбленности. Забрались как-то на вершину горы, на которой установлен памятник Петру Первому. «Петр Алексеевич, будьте свидетелем того, как я влюблен. — Борис Аркадьевич обхватил меня. — Вчера мне казалось, что это вершина любви, а сегодня я люблю больше, чем вчера. Неужели наступит час, когда любовь превратится в привычку? Нет, Петр Алексеевич, подобное не случится. Это наше, хотя и запоздалое, свадебное путешествие».

Но осуществить задуманное не довелось. Путешествие неожиданно прервала телеграмма из Москвы. Мне предлагалось немедленно вернуться домой, а Борису Аркадьевичу отбыть в Баден и дожидаться дипкурьеров, которые привезут «особо важное задание».

Решили, что я полечу в Москву из Вены. С Прагой авиасообщения тогда не было.

Мы отправились в Баден, близ Вены, остановились в гостинице. Баден со всех сторон окружен лесистыми горами, они были расцвечены осенними красками — от темно-рыжих до ярко-красных, и казалось, ни один листик еще не облетел. Было почему-то очень грустно. Утром я улетала и должна была ехать на Венский аэродром.