— А разве они с деревьев не сыплются? — удивился я.

— Нет-нет, ничего подобного, просто несколько больных.

— Ах, простите, управляющий, наверное, что-то перепутал. Может быть, мы пока поищем павианов, посмотрим, как они?

— Думаю, это вам будет затруднительно, их обычно непросто отыскать, иногда они по несколько дней не показываются.

— Но управляющий вроде бы вел речь о стаде, которое обитает на лагерной свалке.

— Ну, в общем да. Наверное, можно там глянуть.

Вероятно, я чем-то его обидел, решил я. То ли его раздражает, что мы явились сюда героями, когда у него и так все под контролем, то ли ему показалось, что молодой, лохматый и несолидный тип вроде меня не способен ни на что толковое. Я по глупости решил, что надо как-то расположить его к себе, завоевать уважение.

Я изложил наш план. Отыскать павианов, присмотреться, прикинуть количество, возраст и пол заболевших. Потом, если есть совсем плохие, пристрелить и начать аутопсию, которая, возможно, покажет, в чем дело.

Администратор зашел за оруженосцем и ружьем, попутно объясняя мне, почему он берет именно эту винтовку. Я ничего не понял из его объяснений, а чем эта модель идеальна для стрельбы по павианам, и вовсе пропустил мимо ушей. С оружием у меня, как и следовало ожидать, отношения сложные. Было дело, несколько лет назад мы с Лоуренсом Гиенским убедили себя, что для безопасного передвижения через буш нам необходим двуствольный дробовик. Лоуренс его купил, и вот однажды мы, два бородатых еврейских хиппи из Беркли и Бруклина, выбрались на стрельбы. Выехали на пустошь, залепили уши жвачкой, в качестве мишеней расставили буйволиные черепа и консервные банки. Лоуренс по крайней мере умел эту штуку заряжать, знал технику безопасности и прочее, показал мне, наорал, когда я направил ствол себе на ногу. Все это, даже само прикосновение к ружью, отдавало чем-то мерзким, запретным, предательским и некошерным. Мы постреляли. Мне каким-то чудом удалось попасть в подброшенную Лоуренсом банку. Я принял его восторги с напускным равнодушием, но выдал себя на обратном пути, без умолку болтая о своем подвиге. Отстрелявшись, мы тогда убрали ружье навсегда и просто старались ходить по бушу осторожнее. И теперь я с уверенным видом знатока кивал на объяснения администратора, не вникая, чем продиктован его выбор.

Мы прошли через задворки лагеря: администратор — с оруженосцем, мы — с частью своей амуниции. Мимо кухни, складских хижин, жилья для обслуги, по тропе через высокотравье к густой роще. Ну да, самое место для свалки, подальше от глаз туристов. В заповеднике свалки имеются при каждой гостинице и лагере, хотя ни о какой сознательности в вопросах цивилизованного избавления от отходов речи не идет. Организаторы сафари, разбивая временные лагеря, просто сваливают весь мусор в реку. При стационарных гостиницах выкапывают большие открытые ямы, куда свозят все отходы — их потом отвоевывают друг у друга павианы, гиены и грифы. Соответственно, в каждом лагере или гостинице обитает штатное стадо помоечных павианов. Добывать пищу в других местах они уже не пытаются, ночуют на деревьях рядом со свалкой, укладываются поздно, дожидаясь вечерней партии мусора. В другой гостинице я одно время исследовал метаболические изменения у павианов, перешедших на питание отбросами — остатками куриных окорочков, ошметками говядины, киснущими кусками вчерашнего пудинга. Как и следовало ожидать, у приматов повысился уровень холестерина, инсулина и триглицеридов, в остальных метаболических показателях началась такая же свистопляска, как и у человека, который ест такой же шлак. Другая проблема со свалками состоит в том, что павианам не хватает ума разобраться, что таскать пудинг и куриные окорочка с помойки можно, а со шведского стола на открытом воздухе за обедом — нельзя, и павианы превращаются в докучливых налетчиков на гостиничные бунгало. А от скоплений человеческих отходов рукой подать до скоплений человеческих болезней, к которым у диких приматов нет иммунитета. Я уже с таким сталкивался, скорее всего, именно это происходит и в здешнем гостиничном стаде. Для тех, кто знаком с проблемами медведей и енотов, навещающих помойки в национальных парках США, это не новость, но африканские гостиницы такими вопросами не озабочены. Однако подробнее об этом — как-нибудь в другой раз.

Это была типичная гостиничная свалка. Вонючая до головокружения: от гниющего мусора, пропекающегося на солнце, исходили удушливые нагретые волны. Тянуло гарью от периодически сжигаемого мусора, каждое дуновение ветра взметало вокруг хлопья сажи и пепел. Среди куч бродили, что-то выклевывая, грифы и марабу, под лапами снующих грызунов звякали и бренчали консервные банки. В дальнем углу, на самой кромке под деревьями, в кустах предавались грумингу павианы.

Каждый раз, когда я наведываюсь на полевые участки к другим приматологам, при виде нового павианьего стада меня охватывает чуть ли не раздражение: этих я не знаю, я с ними незнаком. Как тут что-то оценивать, если я понятия не имею, кто есть кто, какие у них сейчас свары и разборки, кто здесь главные герои. Как будто читаешь первые страницы толстенного романа и чувствуешь легкое нетерпение, потому что пока не вник. Смотришь на стадо и рефлекторно пытаешься кого-то выделить из общей массы: так, у этого очень резкие черты и порвано ухо, тот хромает, этот похож на молодого Саула, только шерсть светлее. Кто из них подкинет мне историю, которая изменит все мои представления о павианах? Кто тут друг с другом в родстве? Какая у вас иерархия? Сколько времени уйдет, пока я прикиплю к вам так же, как к своему стаду? Проникнусь к кому-то любовью, как к Вениамину?

Но сюда мы приехали не за этим. Павианы, привыкшие к толпам ходящих по лагерю людей, ничуть не дичились. Из леска за свалкой они постепенно просачивались на опушку, поглядывая, не подкинут ли новых отбросов, и уже подобрались довольно близко, позволяя к себе присмотреться. Администратор периодически тыкал пальцем в предположительно нездорового кандидата.

— Вон тот, он, кажется, лысеет.

— Который? Этот? Да нет, просто ветром шерсть так забавно отдувает.

— А эта вроде хромает. Едва ноги волочит.

— Похоже, перелом. Возможно, от падения.

Он еще раз повторил, что заболевшие, наверное, уже сдохли и большая часть стада все равно сюда не приходит, так что я их не увижу.

На опушке тем временем показались новые. Самка с крупным детенышем на прицепе: она явно не хотела тащить на себе, а ему явно очень хотелось ехать. Детеныш канючил, пока мать, размахнувшись, не закатила ему оплеуху. Двое молодых самцов, которые, слегка поцапавшись и притворно понаскакивав друг на друга, решили переключиться на кого-нибудь помельче и сообща погнали в кусты вопящего подростка. Самка с набухшей половой кожей, не обращающая почти никакого внимания на нервного боязливого самца, который семенил за ней. В каждого появляющегося из кустов мы впивались взглядом, выискивая, словно гиены, слабых и увечных. От горящей свалки тянуло жаром, от вони тоже бросало в жар. Какое-то время спустя понимаешь, как утомительно просто стоять и смотреть, если всматриваться пристально.

Перед нами уже прошла, судя по всему, основная часть стада. И до сих пор я ничего особенного не увидел.