Тик-тик —

Замри на миг,

Тик-так —

Старый башмак.

Тик-тук —

В двери стук, запрись, мой друг, тишина вокруг…

Мне захотелось пересечь комнату, схватить часы за маятник и заставить их замолчать. Но я этого не сделал, и они своим тиканьем, казалось, продолжали смеяться надо мной еще добрых минут пять, пока дверь наконец не открылась и в комнате не появилась Мими.

– Месье Бадантье готов встретиться с вами.

– Мерси, – сказала Денбери, пряча газету в сумку. – Пойдемте, Райдер. Встретимся с великим человеком.

Мы направились к двери. По пути женщина остановила Денбери и, что-то прошептав ей, постучала пальцем по часам на своей руке. Денбери взглянула на меня, обескураженно подняв брови.

– Что, наши временные ресурсы ограничены? – спросил я.

– Представив нас, она уходит за покупками. Ее возвращение означает, что наше время истекло. По ее оценкам, это минут двадцать. Но главное не это. Похоже, месье Бадантье периодически откалывает небольшие фокусы, воображая себя разными знаменитыми художниками Франции. Сегодня, видимо, нам придется говорить с человеком Марселем Дюшамом. Вы ведь слыхали о таком, Райдер? Это кто-то из известных?

– Sacre bleu,[35]– только и промолвил я.

Комната, в которую привела нас Мими, оказалась длиной метров в пятнадцать, а шириной – в четыре раза меньше. Добавьте сюда четырехметровые потолки и получите пропорции коробки для обуви. У стен пачками стояли картины, в рамках и без, несколько полотен в дальнем конце были прикрыты старой клеенкой. Свет в комнату проникал через большое окно в торце, открывающее роскошный вид на Париж Мой нос сразу же уловил густой запах льняного масла и трубочного табака, а глазам понадобилось несколько секунд, чтобы в сумеречном свете разглядеть под окном кровать, на которой неподвижно лежал подпираемый подушками человек. Мы подошли ближе. Сначала нам показалось, что у этого старика живыми оставались только глаза, черные и блестящие, неотрывно следившие за нашим перемещением по комнате. Но затем ожил его рот, преобразив прямую черточку в дугу улыбки и порадовав нас хриплым звуком, похожим на скрежет. Тонкие руки поднялись над одеялом и поманили нас подойти ближе. Я взглянул на Мими Бадантье. Ее лицо по-прежнему выражало одно лишь неодобрение.

От кровати нас отделял невысокий стол из черного мрамора размером примерно метр на метр. Внезапно старик поднялся и сел на своем ложе, повернувшись к нам лицом. Из-под шерстяного фиолетового халата свешивались его босые ноги.

– Les oreillers,[36]– скомандовал он, не спуская с нас глаз. Его сестра подошла к нему и подложила подушки так, чтобы они поддерживали его в сидячем положении.

– Les pantoufles,[37]– снова распорядился он, и она, наклонившись, вставила его белые ноги в домашние шлепанцы из коричневой кожи.

– Vin,[38]– сказал он после этого. Мими сунула руку за один из холстов и достала оттуда почти полную бутылку красного вина и стеклянный бокал.

– Trot verres,[39]– резко бросил он. Мими покраснела и достала еще два бокала.

Пока она наливала вино, я успел разглядеть то, что лежало на столе: винная пробка, солонка, колпачок для бутылки, несколько цветных перламутровых пуговиц, наперсток, белое перо, сережка, керамическая пепельница, на подставке которой покоилась очень потертая вересковая курительная трубка.

Старик показал на эту самую трубку и что-то скомандовал сестре. При его словах она вздрогнула, затем надела очки и поднесла трубку к своим губам. С помощью кухонной спички она привычным жестом подожгла остатки табака в трубке и, попыхтев ею несколько секунд, выпустила облако серого дыма. Бадантье сунул в него лицо и принялся глубоко вдыхать.

– Ах, l'odeur du ciel.[40]

Мими положила трубку на подставку, еще раз окинула нас недобрым взглядом, развернулась и быстро вышла из комнаты, нарушив движением воздуха плавность струившегося из трубки дымка. Старик уставился на собственный стол, и, проследив за его взглядом, я увидел медленно ползущего маленького паука, вероятно одурманенного табачным дымом. Он доковылял до края и скрылся на обратной стороне столешницы.

Я улыбнулся старику:

– Привет, Марсель!

Он посмотрел на меня без всякого выражения, затем указал дрожащим пальцем на стол и что-то сказал.

Денбери тоже посмотрела на меня.

– Он говорит, что хочет поиграть.

Я еще раз оглядел ворох всякой ерунды на столе, пытаясь сообразить, во что мне предлагают поиграть. Марсель сделал глоток вина; его, казалось, веселило мое смущение.

– Простите? – переспросил я, лихорадочно роясь в своей памяти относительно пристрастий Дюшама. – Он хочет сыграть в шахматы, – наконец сказал я. – Дюшам оставил карьеру художника в самом расцвете и принялся изучать шахматы, утверждая, что только они являются настоящим искусством.

Денбери в недоумении смотрела на стол, заполненный мелким хламом.

– Вы хотите сказать, что все это, этот стол… это его шахматная доска?

Старик кивнул на лежавшие на столе предметы и помахал рукой, словно давая благословение.

– Échecs, – сказал он. – Чахматы.

– Похоже, правильно.

Он снова заговорил, подмигнув Денбери, на что она ответила мрачной улыбкой.

– Он сказал, что, если вы выиграете, он будет говорить с нами, если проиграете, он предпочтет подремать.

Я посмотрел на Марселя. Он отвернулся, словно пряча загадочную улыбку на губах. Я наклонился и передвинул наперсток на пять сантиметров вперед. Старик протянул руку, поставил палец на пуговицу и двинул ее влево, я ответил, поставив скрученный ершик для трубки напротив его пера. Он двинул спичку. Я отступил солонкой. Он передвинул скрепку, на что я продвинул вперед сережку. Его колпачок для ручки начал спасаться бегством. Я преследовал его скорлупой ореха. Он внимательно осмотрел позицию, выглядя озадаченным, затем быстро поменял местами болт и резинку.

– Думаю, что он прибег к рокировке, – сказал я.

– Сделайте что-нибудь.

Я придвинул свою пуговицу к его перочинному ножику. Старик поднял лицо и зло улыбнулся. Денбери шепнула мне:

– Не кажется ли вам, что вы прете напролом. – Старик ввел в игру свой гвоздь и тремя быстрыми ходами снял мою ореховую скорлупу. Он издал короткий лающий смешок и поставил пробку рядом с моей сережкой.