И, конечно, мне не следовало выпытывать у Бригитты, куда и кому ее отдали. Это была моя самая большая ошибка. Я не должна была спрашивать, но иначе я не могла. Я обязана была удостовериться, что она живет в благополучии и любви. И как только я выяснила, что она находится поблизости, ноги сами понесли меня к их домику. Я прогуливалась мимо него, через забор наблюдая, как в саду она играет с мячом или распевает песенки. А летом я видела, как она собирала малину вместе с женщиной, которую она называет Mutti, и ела ягоды, пачкая рот и свое белое платьице. Мне грустно, что она никогда не заговорит со мной, не поцелует меня, не назовет мамой.

Ева стояла в церкви у стены, недалеко от выхода. Оставаться незаметной ей помогали тусклое освещение и теплый шарф, который она низко надвинула на лоб и подвязала под подбородком. Ни с девочкой, ни с ее приемными родителями в разговор она не вступала, но слышала, как они ласково беседуют с малышкой. Некогда и она сама вот так же с ней ворковала. От них она и узнала, как нарекли ее дочь.

– Лизелотта, – одними губами произносила Ева имя, которое дали девочке. Порой они называли ее Лотти или liebchen.

Маленькое семейство теплыми улыбками поприветствовало соседей, пожало руку священнику и покинуло церковь. Кроме Лизелотты, других детей у них, по-видимому, не было. Девочка взяла за руки приемных родителей и засеменила между ними, болтая о супе из карпа, жареном картофеле и Lebkuchen[44], который она помогла испечь. Мне не суждено встречать с ней Рождество, не суждено показать, как раскатывать тесто на сладкие пироги, не суждено подарить чулок с секретами или зажарить для нее индейку, и она никогда не придет в ликование, найдя шестипенсовик в своем куске сливового пудинга.

Ева смотрела вслед малышке и ее приемным родителям, запечатлевая в памяти заливистый смех этой светлой девочки, каждый ее радостный подскок, и вдруг заметила, что ее саму пожирает пристальным взглядом старая женщина в изношенном пальто и платке. Она опустила голову, будто в молитве, но, чувствуя, что за ней по-прежнему наблюдают, через пару минут подняла глаза. Теперь старуха стояла рядом.

– Peter, wo ist Peter? Ich habe mein Kind, mein Sohn, verloren[45], – прохрипела она слабым голосом.

Немощной костлявой рукой женщина попыталась ухватить Еву за рукав пальто, но та отвернулась и протиснулась мимо, шарфом прикрывая лицо, а затем покинула церковь и смешалась с гомонящей толпой прихожан, расходившихся по своим теплым домам, где их ждали накрытые к рождественскому ужину праздничные столы. Ева торопливо возвращалась в лагерь. Морозный воздух обещал ясную ночь и звездное небо, на котором дети будут высматривать свою первую звездочку. Ей было жаль мать Петера.

– Простите, – шептала она, быстро шагая по заснеженным дорогам. – Простите, но я не могу в утешение вам сказать, что сына вашего нет в живых и что у вас есть внучка, о существовании которой вы никогда не узнаете. Мы – обе матери, и обе потеряли своих детей. Я знаю, что должна вам об этом сообщить, но не могу. Пожалуйста, простите меня.

Вильдфлеккен

15 января 1951 г.

Дорогой мой!

Скоро я навсегда возвращаюсь в Англию. Здесь наша работа почти закончена, и я нужна маме дома. Она сама не своя со времени гибели Чарльза, и я считаю, что обязана теперь быть рядом с ней.

Девочка растет здоровенькой и жизнерадостной, так что я могу уехать со спокойной душой, зная, что и в этом исполнила свой долг. Не обнаруживая себя ни перед ней, ни перед ее родителями, я часто хожу в тот городок и вижу, что с каждым днем она становится крепче и сильнее. Я уверена, что она будет счастлива и любима. Мне больно думать о том, что я расстаюсь с ней навсегда, но я знаю, что должна уехать. К тому же, Кингсли зовет меня, и мне не терпится увидеть английскую весну, деревья в цвету. Но, надеюсь, со временем я еще смогу поучаствовать в том, чтобы сделать мир лучше. С первых дней службы в Бад-Нендорфе я поняла, что это адское место. Одно время проводилось расследование творившихся там злодеяний, но Робинсона признали невиновным в преступлениях, которые он совершал на глазах многих свидетелей, в том числе и в моем присутствии. Меня возмущает, что он избежал сурового порицания и наказания, и я непременно постараюсь придумать, как избавить мир от человека, который послал тебя на бессмысленную смерть. Я презираю тех, кто ненавидит человечество и не способен любить своих братьев по разуму.

Любящая тебя Эви.

P.S. Я люблю тебя.

30 мая 1951 г.

Пора в путь-дорогу

– Na zdrowie, – сказала Ирен Коморовска, и они с Евой чокнулись стаканами со сливовым бренди. – Будь здорова, дорогая, живи долго.

Наконец для всех пришла пора возвращаться домой. Ева и ее подруги сделали все, что было в их силах. Лагерь Вильдфлеккен, где лечили и кормили обездоленных беженцев, где исцеляли сломленные души, доживал последние деньки. На его месте будет устроена военная база для американских солдат; их будут кормить сытными завтраками: яичница, сладкие вафли, залитые сиропом, апельсиновый сок. Сотни тысяч страждущих прибывали в Вильдфлеккен голодными и отчаявшимися, истерзанными душой и телом, но тысячи, покидая лагерь, увозили с собой надежду на будущее.

Бригитта и Салли давно уехали, а с ними и секреты Евы. Обе заботились о ней, когда она носила под сердцем ребенка, держали ее за руку во время родов, успокаивали и увещевали, когда она, расставшись с дочерью, обливалась слезами в их объятиях. Бригитта продолжала трудиться в обществе Красного Креста. В письме она сообщила, что помогает роженицам в других разрушенных войной регионах и принимает участие в разработке руководящих принципов работы всей организации. Перед отъездом в Шотландию Салли обняла Еву и сказала:

– Приезжай в гости, когда вернешься. Для тебя всегда найдется свободная комната.

Но с тех пор прошло два года. Салли за это время успела выйти замуж и родить, и Ева теперь не имела желания навещать подругу, ведь счастье той напомнило бы ей о ее собственной бездетности.

Почти все, с кем Ева тесно общалась, покинули Вильдфлеккен. В числе тех немногих, кто еще оставался, была Ирен Коморовска. Графиня была слишком стара, чтобы ехать куда-то за лучшей долей, и, к тому же, больна, равно как и те несколько женщин, которых она оберегала и держала подле себя с самого Равенсбрюка. Туберкулез в конце концов отнял у них всякую надежду на то, что они могли бы начать новую жизнь за Атлантикой, хотя ранее нескольких ее подопечных признали годными для переселения в Канаду, где требовались швеи. Ирен настоятельно посоветовала им ехать, когда те стали нервно расспрашивать про эту далекую страну.