Стук в дверь раздался пять минут спустя. Наверное, Роману Михайловичу хватило нескольких предложений, чтобы обрисовать этой Наталье расклад вещей. Таких, как Анжела Петровна, не заставляют ждать.

Дверь открылась, Анжела, не оборачиваясь, продолжала смотреть в окно, внезапно спохватившись, что не готова к разговору. Какая чепуха! Она – и не готова! Хотя здесь не подойдет ее обычная манера вести беседу. И взгляд сверху вниз. Она будет просто честна с ней, рассчитывая получить откровенность в ответ.

– Здравствуйте, – твердо, отчетливо поздоровалась Таша.

Анжела повернулась и уставилась на нее в упор, рассматривая ту, которая занимала все ее мысли последние несколько дней. Красива. Даже скорее так: породиста. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не загрубевшая от жизни в селе. Тот тип, что в литературе именуют «английской розой». Темные медные волосы оттеняют темные глаза. Такую легко представить в изумрудах где-нибудь в фойе дорогой английской гостиницы. Даже имя ее – Таша – звучало на иностранный манер. Женщина напоминала кинозвезду, снимающуюся в роли пейзанки.

– Вы имеете отношение к Англии? – без предупреждения прямо в лоб спросила Анжела.

– Имела, – пожала плечами ее собеседница и рухнула в мягкое кресло, стоявшее возле стола Романа Михайловича. У Таши ни на что не осталось сил. А тут еще нужно отвечать на вопросы этой властной женщины, вызвавшей ее на ковер. Беседовать с незнакомкой ей хотелось меньше всего, но Роман четко дал понять: от этой Анжелы зависит судьба ее детей. Она поговорит с ней, вот только сил прикидываться милой у нее нет.

– Как вы очутились здесь? – потребовала ответа Анжела.

Таша вздохнула и посмотрела в окно. Тащить и дальше груз собственных тайн не было ни сил, ни смысла. Наверняка чиновница все и так знает.

– Мой муж погиб при пожаре. Осталось четверо малолетних детей. Родители мужа наверняка бы их у меня забрали. Поэтому мне пришлось вернуться из Лондона, где я прожила почти пятнадцать лет, и поселиться здесь. В поселке когда-то жила моя бабушка.

– Но это же безумие – притащить детей в эту дыру после Лондона! – покачала головой Анжела Петровна.

– Если я не ошибаюсь, ваша дочь тоже живет в этой дыре, – не выдержала Таша и посмотрела ей прямо в глаза. Взгляд был тяжелым, к такому Анжела не привыкла. А она не промах, эта Таша. Только притворяется бедной овечкой.

– Не ошибаетесь, – не стала хитрить она, – но она здесь по другой причине. Я не могу уделять ей много времени, поэтому она живет с бабушкой, пока моя жизнь не устаканится.

– Ну вот вы и ответили на свой вопрос. Чтобы бороться за своих детей и достойно содержать их в Лондоне, мне бы пришлось вкалывать как папа Карло, и я бы тоже их не видела. А мне хотелось посвятить себя им, я им очень должна. – Таша отвела взгляд и снова посмотрела в окно, где хлестал дождь.

Некоторое время женщины помолчали, наблюдая за непогодой и каждая думая о своем.

– Моя дочь очень к вам привязалась, – сообщила Анжела после паузы.

– Она подружилась с Митей и часто к нам приходит, – преуменьшила свою заслугу Таша.

– Но говорит она именно о вас. Знаете, когда ваших детей забрали, она приехала ко мне, сорвала совещание и заставила пойти в опеку и вникнуть в это дело. Обычно она тихая и апатичная, но ради вас нарушила все немыслимые правила. Стала другим человеком.

Анжела уставилась на отражение Таши в окне и увидела, что та качает головой и улыбается.

– Нет, я тут ни при чем.

Анжела вдруг почувствовала раздражение: она что, еще будет ломаться, как второсортная актриса, умаляя свои заслуги?

– А кто при чем? – раздраженно спросила она.

– Митя. Николь влюбилась в моего… сына. И, кажется, это чувство взаимно.

– Что? – задохнулась Анжела, поворачиваясь и делая шаг по направлению к Таше.

– А что вас так удивляет? – пожала плечами та. – Вы когда сами в первый раз влюбились?

– Я? – Анжела была сбита с толку, попыталась вспомнить давние события. – Не помню, может, лет в восемь или девять.

– А Николь десять.

Стало горько. В отличие от посторонней женщины, она ничего не знает про влюбленность единственной дочери. Анжела Петровна попыталась взять себя в руки.

– Вот что, Наталья, я даю вам тридцать дней, – начала чеканить она. – Не знаю как, но вам нужно придумать, где вы будете жить. В этом месте должны быть все условия для детей. Ваша креативность заслуживает уважения, безусловно, но поставьте интересы детей над собственными. У них должна быть канализация и холодильник. Тридцать дней дети будут под моим личным контролем в центре опеки. Вы сможете с ними видеться в любое время. Но через тридцать дней я уже ничего не смогу сделать при всем желании, и они отправятся в детский дом. Мы с вами договорились?

С трудом опираясь на ручки кресла, Таша поднялась и подошла к Анжеле Петровне. Встала рядом с ней и уставилась в окно.

– Вы это делаете по просьбе Николь? – уточнила она.

– Нет, – покачала головой чиновница. – Если говорить формальным языком, то я видела личные дела детей – их оценки, медицинские справки и так далее. Всем бы так жить. Ну, а если говорить как мать и как женщина, знаете, Таша, – она сделала акцент на имени, все-таки оно подходило ей больше чем «Наталья», – я не верю, что детям будет лучше в детском доме, чем с родной матерью. Тридцать дней начиная с сегодняшнего. – Не прощаясь, Анжела Петровна резко развернулась и тяжелой поступью вышла из кабинета.

* * *

Конечно же, он вышел. Марк еще раз подивился: как такой беспечный и недалекий человек смог провернуть такую аферу? Будь он на его месте, уже залег бы под валежник и не отсвечивал, делал бы все так, как говорила ему Глафира.

Но нет. Вышел, огляделся по сторонам, словно охотничий пес, немного потянул носом воздух – интересно, что он рассчитывал унюхать? Французские парфюмы охотящихся за ним сыщиков?

Марк повидался с Глафирой сразу же после ее свидания с какой-то женщиной из администрации. На самом деле он не упускал ее из виду ни секунды, и, как только она ушла от Дани, направился за ней, оставаясь невидимым и неслышным, чтобы убедиться в том, что она благополучно добралась до «Особняка».

Затем сделал вид, что прогуливается там неподалеку, но, не дождавшись, когда Глафира выглянет на улицу, уверенным шагом зашел в «Особняк», сунул обомлевшей девице на рецепции под нос корочку и направился в номер.

Жили здесь довольно неплохо. Он бы и сам, наверное, не отказался от таких условий, доведись ему куковать последние годы в одиночестве. Чисто гипотетически. Марк всегда был уверен, что не доживет до того возраста, когда не сможет сам себя обслуживать. Скорее всего, его раньше кто-нибудь пристрелит. Не самая плохая смерть, надо сказать.

Глафира выглядела ужасно. На мертвенно-бледных щеках полыхал румянец, первый ажиотаж и подъем после встречи с Анжелой Петровной схлынули, и она оказалась лицом к лицу с горькой правдой: она не сможет за тридцать дней построить новый дом. Ей придется отсюда уехать в крошечную квартирку, вернуться на работу и поручить детей детским садам, школе и продленке. В конце концов, от этого еще никто не умер, но сама мысль об этом была ужасна.